тетрадка с красивой обложкой у приятельницы; сикось-накось застёгнутые пуговицы на рубашке у одноклассника; гора прозрачных карамелек-гостинцев у учительницы на столе…
И эта мелочь, найденная Мариной, всегда была поводом поговорить.
Марина смотрела на собеседника очень проникновенно. Деликатно вела разговор о предмете её заинтересованности.
Её лицо, одухотворённое беседой, неярко ровно светилось.
Всё заканчивалось тем, что Мариша узнавала, где продаются яркие тетрадки; заботливо перестёгивала пуговицы у смущённого парня; либо угощалась фруктовой ледышкой, предложенной ей географичкой.
Но ещё миг…
И Марина теряла интерес к происходящему.
Гасла.
До последней искры.
Но искорка взрывалась вдруг, срывая Маринку с места, и она мчалась восвояси по своим делам, мелькая ягодицами, накаченными спортивной акробатикой и обтянутые тесной юбкой.
И эта способность меняться сразу, в одну секунду, целиком и полностью – всегда меня впечатляла.
Особенность эта была похожа на повадку щенка умной жизнелюбивой собаки.
На Марину я мог смотреть вечно.
* * *
Да и Марине нравилось смотреть на меня!
Я уже сказал, что внимание этой девочки могла привлечь даже мелочь.
А уж тем более я, Тетерев (как называли меня одноклассники за врождённую тугоухость и вживлённый кохлеарный имплантат за левым ухом).
Несмотря на прозвище, я не был в классе изгоем.
Одноклассники привыкли к моей особенности, и вполне нейтральное обращение «Тетерев» никогда не съезжало к обидно-уничижительной кличке «глухая тетеря».
Скажу больше, Маришу привлекал не только мой «дефект», который тянул за собой особую манеру произносить слова, которые как будто извлекались из механического нутра говорящего робота… не только это.
Вообще-то, к слову сказать, тетерев приходится какой-то далёкой роднёй самой чудо-птице, павлину.
К чему юлить?
Я не дурён собой: голубоглаз, русоволос.
Я выше своих одноклассников, шире в плечах, умнее… Мой недруг, Бурылов, напарник Мариши по акробатике, по-подростковому глупо ревнует меня к своей рыжей партнёрше.
Не зря.
* * *
Я бережно развязал на подарочной коробке зелёный Маришин бант.
Открыл коробку.
Там лежал бумажный свёрток.
Я раскрутил его. В свёртке был свёрток. Потом ещё и ещё…
Я, разумеется, чуял подвох. Но тем стремительнее работали мои пальцы, и тем ожесточённо азартнее крутил я бумагу, желая добраться до сути.
И суть себя предъявила.
То был мой старый кроссовок, неделю назад потерянный в раздевалке. И, как рыба на суше, разинувший «рот».
Бурылов громко заржал.
Толпа
