поступать в цирковое.
* * *
Прошло пять лет.
Я закончил университет. И отличное знание языков, а также мой врождённый недостаток, превращённый в достоинство, сделали своё дело.
Помимо иностранных языков, я знал язык тела.
И потому легко отличал ложь от истины. Я часто видел, как люди лгут друг другу в лицо. Как изворачиваются, юлят.
Но всякий раз, когда неправда «колола глаза», я вспоминал Маринку, свой четырнадцатый день рождения.
«Тетерев, это просто слова», – сказала мне она тогда.
«Видимо, в нашем мире людей так положено», – думал я и смирялся.
Тем не менее моя обострённая интуиция в распознании не просто речи, а человеческого нутра действовала на моих работодателей магически.
Я поднимался вверх по служебной лестнице, не надрывно пыхтя и сутулясь, а посвистывая, откинув лёгкий пиджак на плечо.
* * *
Я очень много летал.
Самолётное кресло казалось мне теперь привычней домашнего.
Но я не желал с этой мыслью мириться.
Я думал о доме.
Моя тоска по постоянному пристанищу вылилась в привычку каждую свободную минутку вырезать из деревяшек разные фигурки. Мне не терпелось жить оседло, в домике с маленькой мастерской.
С хозяйкой в доме.
Её-то в поле зрения пока не наблюдалось.
Я нравился женщинам.
Но их любовь была казённой, штампованная по одной колодке.
* * *
По вечерам, ложась спать в номерах гостиниц, я отключал свой имплантат.
Хотел быть в полной тишине.
Но однажды, едва я успел проснуться и включить прибор, как раздался телефонный звонок.
«Ну, здравствуй, Тетерев», – прозвучало в трубке. Я сразу узнал Маринкин голос.
С тех пор я очень боялся пропустить её звонок, раз и навсегда избавившись от привычки оглушать себя на ночь.
Нас закружило.
Мы встречались в разных городах и странах: там, где заставали нас её цирковые гастроли либо моя работа.
* * *
Мы гуляли по улицам Хельсинки, покупая на набережной копчёную миногу и держа её как мороженку, задорно съедали рыбину наперегонки.
В Амстердаме мы лопали сыр, нарезанный для дегустации, и, перепробовав десятка полтора, уходили, так ничего и не купив.
В Риме мы праздно шатались по музеям.
А в Барселоне ходили на футбол.
Нам было радостно и душевно вдвоём.
И моё желание не расставаться с Мариной особенно обострялось перед очередной предстоящей разлукой.
«Ещё чуть-чуть потерпи. Это мои последние гастроли», – всякий раз говорила она.
Я ей абсолютно верил.
Она не лгала.
