с деревом стояла пустая скамья. Людей нигде не было видно, святилище тоже казалось отсюда пустым. Всё аккуратно, всё прибрано. На каменной дорожке ни листика, ни соринки. «Как дома сегодня утром», – вспомнил Кэнто своё пробуждение. Он повесил табличку рядом с другими. Написать пожелание было нечем, и он произнёс его про себя, шевеля губами. Ещё раз взглянув на гинкго и раздумав к нему подходить, он засунул руки в карманы и сбежал по лестнице.
На перекрёстке перед ним остановилась машина, и через опущенное стекло донеслось:
– Кэн! Хасэгава!
Это был голос Дзюбэя, вместе с которым он учился, а после бросил школу и работал на станции.
– Привет, – махнул ему Кэнто.
– Подвезти?
– Валяй. Мне к банку.
– О-го-го, Хасэгава крутит большие дела?
– Маленькие, – ответил Кэнто, захлопывая дверь. – Кстати, сколько времени? Вчера напился, остановились, – сказал он, отстёгивая браслет.
Они заехали в банк, поели удона, выпили пива (пиво было отвратительным на вкус). Вспоминали школу и то, что стало с ними после школы. Дзюбэй пытался начать жить в Токио: устроился таксистом, но за год влез в долги и вернулся в Ибараки. Работал в порту. Там дело у него пошло неплохо, и Кэнто подозревал, что Дзюбэй замешался в чём-то не совсем законном, вроде контрабанды. Дзюбэй был противником Игры, а Кэнто – противником грязных денег. Сейчас он считал, что Игра дана людям как раз для того, чтобы от подобных пороков избавиться – он стал убеждать в этом Дзюбэя. Судя по его реакции, Кэнто верно предположил на счёт порта. Они начали спорить всерьёз, как делали это ещё мальчишками, но быстро прекратили. Их споры всегда сами собой приходили к простой истине: «Можно так, а можно эдак. Поехали пить!»
Кэнто затащил Дзюбэя в «Идзуми», и остаток вечера они провели за столиком у музыкального аппарата, в тот день, как назло, отказавшего. В этот раз Кэнто следил за тем, что пьёт и сколько пьёт: он собирался завтра играть.
4
На следующий день Кэнто встал раньше Нацуки. В животе его было то особое чувство волнения, которое испытывают настоящие игроки, приятное чувство для Кэнто. В этот день все приметы исполнялись им с особым вниманием. Ничто не могло отвлечь его от предстоящей игры: ни засорившийся слив, ни пролитое молоко (тем более, что пролитое случайно молоко означало удачу – Кэнто слышал это в детстве от бабушки). Он доедал кукурузные хлопья с молоком, когда на кухню подошла Нацуки.
– Ты сегодня работаешь? – спросил Кэнто. Расписание на ферме часто менялось, и он никак не мог его запомнить.
– Нет, сегодня выходной. Завтра и послезавтра, – ответила она.
– Я в городе пообедаю.
– Хорошо.
Сегодня ему хотелось, чтобы Нацуки говорила с ним теплее, так, как она говорила в их первый год. Кэнто понимал, что без шага навстречу с его стороны то общение не вернуть, и он не мог сделать такой шаг: всё внутри него сопротивлялось этому. Проще было винить Нацуки в холодности, чем делать шаг навстречу.
