короткой облегающей юбке с блестками, подростка новой формации, оснащенного банкой пива, пожилую женщину в фуфайке с надписью «CAMEL» и лысого мужика, более похожего на «лицо кавказской национальности», чем на иудея, каковым он, по его признанию, являлся.
– Знаешь анекдот? – сказал Хабаров. – Действие происходит В ТЮРЕМНОМ ЗАМКЕ. Один другого спрашивает: «Что такое теория относительности?» Другой отвечает: «Это – вот ты все ходишь-ходишь, а на самом деле – сидишь…»
– Пошел ты на… – ответил Гдов, не расшифровав, впрочем, это сакраментальное слово, обозначенное тремя точками. Ведь у писателя Гдова, как у Максима Горького, было тяжелое детство, проведенное под глыбой тоталитарного режима в семье, подверженной влиянию алкоголя. Но как лишь он паспорт-то получил, так тут же начал трудовую и диссидентскую деятельность в геологических экспедициях и на страницах неподцензурных изданий. А от ныне безработного Хабарова его родители, мелкие советские клерки, отказались почти сразу по достижении им половой зрелости. Ведь этот баловень судьбы с детства лишь трахался с кем попало, фарцевал, шлялся по кабакам и лишь потом вступил в партию КПСС. Когда уже БЫЛО ПОЗДНО.
– Ты зачем в партию-то вступил, когда уже было поздно? – спросил Гдов.
– А кто б меня туда раньше взял? – охотно отвечал Хабаров. – А впрочем, какая разница – раньше, позже, сейчас, никогда? Я лично никакой разницы не вижу.
– Я тоже, – сказал Гдов, и друзья надолго замолчали, вспоминая свою счастливую юность, проведенную в стенах Московского геологоразведочного института им. С. Орджоникидзе, где, заполняя различные прошения о материальной помощи, они наконец-то научились правильно писать такую трудную фамилию. Не ОрджЕникидзе, а ОрджОникидзе. Немногие в нынешней, умытой социальными грозами России обладают этим знанием. Зато многие вообще не знают, кто это был такой.
Очередь продвигалась медленно. Честно нужно сказать – таинственно и медленно. Под плакатом, фиксирующим точное взаимоотношение трех новых товарищей – евро, рубля и доллара, симметрично сидели двое служивых, одетых, несмотря ни на что, в пятнистые бронежилеты. Да и без автомата Калашникова не обошлось – каждый держал на коленях, как ребенка!
Именно они и регулировали очередь мановением пальца, согнутого в крючок. Люди видят, что палец мента, согнутый в крючок, манит их войти, они и входят – для свершения либо прямой, либо обратной валютной операции. Ведь так уж устроены люди, одним нужна валюта, другим – рубли, третьим вообще ничего не нужно. А ведь это всего лишь ТРИ из бесчисленной разновидности людей, понимаете?..
– Что-то очередь продвигается медленно. Честно нужно сказать, таинственно и медленно, – начал было Хабаров, но тут один из служивых вдруг неожиданно для всех встал и… поманил пальцем очередного посетителя, которым, согласно порядку вещей, оказалась проститутка. Одернув свою красивую одежду, она шагнула за роковой порог и исчезла за его пределами, а также за пределами этого короткого, но правдивого повествования, заметим мы, морщась, как от зубной боли.
– Странно, – сказал признавшийся иудей, – куда как странно.
– Что же тут странного? Наверное, работает всего одна касса, отчего и очередь. Оттого и движется медленно, – степенно объяснил новорусский подросток, и Гдов с Хабаровым невольно отметили, что он, вопреки своему развязному обличию, говорит на правильном, чистом литературном языке, а не на «новой фене», столь характерной для нынешних гипертелевизионных времен. Действительно, странно. А впрочем, в мире гораздо больше есть странного, чем нам кажется. Вот, например, этот рассказ…
– Да я не о том, – продолжил иудей, – я о том, что вот вы, например, заметили или нет – ДЕВУШКА-то зашла, да?
– Да.
– А оттуда НИКТО НЕ ВЫШЕЛ!
И он торжествующе посмотрел.
– А хто оттудова должен был выйтить? – громко спросила старуха «CAMEL», обнаружив своей речевой характеристикой подлинную сословную сущность себя как выходца из низших кругов послевоенного колхозничества, отдавшего свою жизнь воспитанию чужих детей города Москвы, которые выучились на рояле и английскому языку, отчего теперь управляют страной.
– Очередной клиент, матушка, – ласково сказал лысый, которого мы уж больше не станем из политкорректности называть иудеем, чтобы наши оппоненты с двух сторон не подумали чего-нибудь лишнего, что мы, например, на чем-то концентрируемся.
– Дак… вить… там, однако, и друга дверь есть, – горячо продолжила старуха, но ее волнения никто не разделил: очередь переминалась с ноги на ногу, замолчав, казалось, навсегда.
– Кретины, – практически молча резюмировал писатель Гдов, отнесясь к своему товарищу, и тот укоризненно поднял брови…
– Далеко же ты удалился, друг, по дороге прогресса в сторону деградации, – укоризненно поднял брови безработный Хабаров. – Разве ты имеешь право определять
