м взглядом он умел всем поднять настроение. Мой старший сын назвал его как‐то метеором, никогда этого не забуду, но если выражаться менее напыщенно, скажу, что он был из тех, рядом с которыми всегда звучит смех и царит уверенность, что в жизни нет ничего невозможного. Бывало, пообщаешься с ним – и сразу тянет на свершения: стену там покрасить или канаву выкопать, но главное, выложиться по полной.
В нашем захолустье он устроился работать участковым врачом. Из себя он был стройный, ладный, лет примерно сорока. Родом из ничем не примечательного городка на другом конце страны, в паре часов езды на юго-запад от столицы. “Любовь! – отвечал он обычно с улыбкой на вопрос, чтó его занесло в нашу глушь. – Что еще может заставить человека уехать так далеко от дома?”
Звали его Стейнар, и он стал нашим соседом 13 марта 2014 года. Сначала это всех только радовало, мы все время ощущали рядом с собой какое‐то изумительно доброе тепло. Потом мы почувствовали некое зыбкое беспокойство, и в конце концов все обернулось ужасающей катастрофой.
Вживой изгороди, закрывающей наш участок от дома Хогне, есть лаз.
Я‐то всегда думал, что это заросли лигуструма, пока пару лет тому назад не упомянул в разговоре с матерью, что, мол, у нас в лигуструме дырка с метр высотой, так что кошки и собаки шастают туда-сюда. Ну ты и балда, сказала мать, рассмеявшись своим птичьим смехом; лигуструм, скажешь тоже, это же туя. А потом спросила, покачав головой, как это сын садовника может настолько не разбираться в растениях.
– Может, потому, что матушка вечно торопилась выхватить работу из моих неумелых ручек? – парировал я.
Иногда я позволяю себе так разговаривать с матерью, дай бог здоровья этой незлобливой душе. Росточком она и вправду не вышла, я это не для красного словца говорю, но свой малый рост несет с достоинством. Да, я в курсе, что ни с кем больше я так говорить себе не позволяю и что глупо взрослому мужику за сорок раздражаться из‐за слов собственной матери. Но что есть, то есть, не могу с собой совладать. Надеюсь только, что она знает: это свидетельство не только глупости, но и любви, пусть даже видавшей виды любви, какая и бывает между людьми, много времени проводящими вместе.
Может статься, свою манеру дерзить матери я перенял от отца. Вообще‐то он чудеснейший человек, на мой субъективный взгляд, но когда ему кажется, что где‐то непорядок и он начинает закипать – а такое случается частенько, – то лучше ему на язычок не попадаться. Разница лишь в том, что он так со всеми разговаривает, а я только с матерью.
Довольно неприглядное обыкновение, я и сам знаю.
Моя жена Вибеке, с которой я так никогда не говорю, если прицепится к чему, не отстанет. Это и одна из ее сильных сторон, и одна из слабых – так же, как мой пофигизм в духе семидесятых несет в себе и мою силу, и мою слабость. Вибеке уж сколько лет пеняет мне на этот лаз. Нет чтоб зарасти, наоборот – становится шире и шире, говорит она, и тут мне бы промолчать, так нет, не премину заявить, что по мне, так пусть ширится сколько угодно, в таком лазе есть своя прелесть. А потом еще и добавлю: так ли нужно, чтобы вокруг было одно совершенство?
– Совершенство, – отвечает Вибеке, довольно усмехаясь, – сильно недооценивают в наше время.
Вибеке работает директором местной школы, рулит всеми учениками с первого по десятый класс, а их ведь почти четыреста. Она знает, чего хочет добиться от нас всех – и от детишек, и от местной общественности. Она считает, что проблема нашего поселка в том, что мы все делаем с оглядкой на городских, отзываемся о них с пренебрежением, чтo, мол, они о себе воображают, но по сути сами ставим себя ниже горожан. Вибеке упорно пишет в местную газету, выступает на разных собраниях, участвует во всех акциях солидарности и в самых диковинных мероприятиях. Отношение к ней тут у нас неоднозначное, потому что она всюду суется, а это нравится далеко не всем, так что некоторые держат мою жену за назойливую бой-бабу. Зато другие считают ее отважным борцом за справедливость, готовым говорить, что думает, и дерзновенной идеалисткой, не боящейся отстаивать свое мнение.
Я люблю ее сильнее, чем вообще, думаю, могу кого‐то любить.
Мне она кажется бесконечно сексапильной и страшно умной, и я сознаю, как мне повезло, что мы вместе. Что она вообще предпочла остаться в нашем поселке, что не уехала насовсем, как многие другие, перебравшиеся в столицу или в другой большой город, но не вполне понимающие, как им быть со своим деревенским прошлым. Как это она осталась здесь – загадка для меня, а еще большая загадка кроется, по мнению многих, в том, что она остановила свой выбор на мне.
Остается полагать, что у нее имелись на то свои основания.
Что грядут перемены, мы поняли в начале февраля, когда в доме Хогне вдруг стали появляться люди.
– Что там у них такое, папа? – спросил однажды довольно холодным днем, когда сад освещало серое солнце, восьмилетний Эйольф, наш младший. Мы как раз были в саду, проверяли, насколько заржавели
