тут? – спросил я.
– А ты тут прежде не бывал?
– Нет.
– Папа здесь целый год жил, ты в курсе?
– Да, знаю. Ты тогда притормози тут, а я к ней заскочу.
Адрес я помнил наизусть, поэтому, немного побродив, я отыскал нужное здание, поднялся на лифте на ее этаж, прошел по коридору, пока не набрел на ее дверь, замер, сосредоточился и позвонил.
Внутри послышались шаги. Открыв дверь и увидев меня, Ингвиль едва не подскочила от страха.
– Это ты! – воскликнула она.
– Я просто хотел за вчерашнее извиниться, – сказал я, – обычно я себя так не веду. Мне ужасно жаль, что так вышло.
– Не проси прощения, – сказала она, и я вдруг вспомнил, что то же самое она говорила и ночью.
– Поехали со мной к Ингве? Он вафель обещал напечь. Еще Ула и Хьерсти придут – ну те, что вчера у него были.
– Даже не знаю…
– Давай, соглашайся. Не пожалеешь. Ингве на улице ждет. А потом он тебя отвезет домой.
Она смотрела на меня.
– Ну ладно, – сдалась она, – погоди, я только переоденусь во что-нибудь более подходящее.
Ингве ждал нас, прислонившись к машине, и курил.
– Спасибо, что пришла вчера, – улыбнулся он.
– Тебе спасибо, – ответила Ингвиль.
– Я сяду сзади, – сказал я, – а ты давай вперед.
Она так и сделала – перекинула через грудь ремень безопасности, защелкнула его, а я смотрел на ее руки – какие же красивые. По пути мы говорили мало. Ингве спросил Ингвиль про учебу и про Каупангер, та ответила, спросила про его учебу и про Арендал, и я на заднем сиденье расслабился, довольный, что избавлен от обязанности поддерживать беседу.
Мы с Ингве, когда были подростками, пекли вафли каждый вторник. Мы это умели, это почти вошло в привычку, поэтому вечер, когда мы ели в гостиной вафли и пили кофе, не ощущался как странный и выбивающийся из студенческой жизни, каким он показался другим, – вафельница была среди тех немногих предметов, которые я за год до этого захватил с собой, уезжая из дома.
Как и в машине, беседа текла без моего участия. Рядом со мной сидели Ингве, Ула, Хьерсти и Ингвиль, и с учетом случившегося ночью мне было что терять. Трое из присутствовавших люди искушенные, и, сморозь я глупость, моя неискушенность тотчас бросится Ингвиль в глаза. Нет, я старался помалкивать, раз-другой поддакнул, покивал и все больше улыбался. Правда, пару вопросов Ингвиль я все-таки задал, надо было показать: я думаю о ней, и мне важно ее присутствие.
– Поставишь другую пластинку? – спросил Ингве. – А я пойду еще вафель напеку.
Я кивнул и, пока он ходил на кухню, просмотрел его пластинки. Я решил, это вроде проверки, что сейчас важнее всего, какую музыку я выберу, и в конце концов взял R.E.M, их альбом Document. Случайно я поставил пластинку не той стороной и обнаружил эту ужасную оплошность, только когда вернулся на место, а сидел я рядом с Ингвиль.
This ones goes out to the one I love[12].
Я покраснел.
Она
Эта – для той, кого люблю
