м для престарелых. Нашим соседом был Густавсон, жутко злющий тип. Рядом с ним была пекарня. А если побежать вниз по улице, добежишь до часовни.
Так мы и сделали.
Постояли там, вдыхая аромат из пекарни и любуясь блестящими похоронными машинами. Даже увидели, как выносят белый гроб с цветами на крышке. Сняли школьные фуражки и склонили головы. Но в глубине души радовались, что сами-то живы.
А потом помчались домой к маме, и она накормила нас свежими булочками.
– Ну, чем теперь займетесь? – спросила мама, когда мы все съели. – Поиграете в бадминтон?
– Нет, пойдем изучать природу, – сказал Уффе Рикберг.
И мы припустили к сараю.
Там, распластавшись на крыше и прижав животы к шероховатому рубероиду, мы стали ждать, когда появятся медсестры из дома для престарелых и покажут свои груди.
Эти тетки имели привычку загорать в рощице по другую сторону забора.
С сарая нам было видно, как они расстегивают белые халаты, ложатся на землю и закрывают глаза от солнца.
Клас-Йоран жевал яблоко, которое сорвал с дерева. Его оттопыренные уши светились, словно розовые крылья летучей мыши.
– Обалдеть, какие сиськи! – ахнул он, не сводя глаз с пары здоровенных грудей, лежавших в траве в десяти метрах от наших маленьких любопытных носов.
– Они, наверное, из Финляндии, – предположил я.
– Наверняка, – согласился Уффе Рикберг.
– Ну, тут уж я не промахнусь! – сказал Клас-Йоран, приподнялся и собрался запулить огрызком во вздымавшиеся груди, но Уффе Рикберг потянул его вниз.
– Совсем сбрендил? – прошипел он.
– А что такого? Я бы наверняка попал!
– А они бы наверняка нас застукали.
– Об этом я не подумал.
– Ты вообще не часто думаешь, – заметил я.
Мы, затаившись, лежали на крыше. Живот у меня так нагрелся, будто я жарился на сковородке. Но вот наконец медсестры надели халаты и, причесав волосы, вернулись в дом для престарелых.
– Смотрите не проболтайтесь! – предупредил Уффе Рикберг. – Это страшная тайна.
– Думаешь, я совсем придурок? – обиделся Клас-Йоран.
– Ну есть немножко, – сказал я и заверил: – Я-то точно никому не проболтаюсь.
– Ни Леннарту Блумгрену, ни Берре, – стал перечислять Уффе Рикберг. – И уж точно ни Перси.
– Нет, никому, – кивнул я. – Клянусь. Даже если он порвет мою школьную фуражку.
Уффе Рикберг хотел, чтобы мы поклялись на крови. Но у нас не нашлось острого ножа, чтобы сделать надрез. Так что мы просто соединили большие пальцы и дали слово держать язык за зубами.
А потом я побежал домой, потому что пора было ужинать.
Новые синяки
– Смотри в оба, Сталин![1] – крикнул мне брат. Мы играли вечером в гостиной, поджидая, когда придет время пить какао с бутербродами.
Брат был на два года меня старше. Он был худой и злющий, а я – весьма пухленький.
Брат четвертый раз забросил шайбу в мои ворота. Мы играли в настольный хоккей. Брат это очень любил, а я терпеть не мог, потому что постоянно проигрывал. Вдобавок мне вечно приходилось играть за Россию.
– А я знаю одну тайну, – сказал я и указал на шайбу.
– Какую? – спросил брат.
– Это секрет.
И я улыбнулся, показав половинку переднего зуба. Я его отбил, ударившись о каменную ступеньку. Брат сделал вид, что увлечен хоккеем, и ничего не сказал. Наверху мама играла на пианино и пела красивым переливчатым голосом. А папа в соседней комнате громко разговаривал сам с собой. Он учил французский язык. ДИНЬ-ДОН-БЕЗЕ-ПАНТАЛОН – так это звучало.
Тем временем брат со всей силы запустил шайбу.
– Да плевал я на твои дурацкие тайны! – прошипел он и со всей силы запулил твердую как камень шайбу так, что она угодила прямо в лицо моему красному оловянному вратарю.
– Но эта – про голых теток, – сказал я.
Брат крутанул рукоятки, и шайба попала в несчастного капитана моей команды.
– Что? – переспросил брат, и лицо у него сделалось белым словно безе.
– Голые тетки – без одежды, – пояснил я и ударил по шайбе.
У его вратаря
Ульф Старк родился в 1944 году. Он описывает в повести свое детство. Героям лет восемь-девять. То есть в это время Сталин был еще жив или только-только умер, поэтому именно его имя ассоциируется у детей с Россией
