чка.
Такие простые слова. И трудные.
Хочу говорить их тебе каждый день, что бы ни случилось.
Мне тяжело было произносить твое имя не то что вслух, но даже думать о том, как тебя зовут. Конечно, это меня ничуть не оправдывает.
Я мог бы сказать: тогда с неба лило, как сегодня, а ты бы спросила: «Ну и что?» Ведь мы не знали друг друга столько лет. Какая тебе разница, шел в тот день дождь или нет?
Вместе с дождем воспоминания о девушке с каштановыми волосами приходят ко мне. У нее глаза цвета теплой осени. Как и у тебя. Когда греешь сахар, и он начинает плавиться, получается тот самый оттенок. Думаю, она бы тебе понравилась, та девушка.
Ведь у тебя ее имя.
Знаешь, в такой мокрый и неуютный день, как сегодня, несколько лет назад я резал запястье.
Погоди рвать письмо и называть меня идиотом. Хотя, конечно, я он и есть. Нет-нет, я не хотел умирать, никогда не хотел. Прости, что рассказываю, но, мне кажется, ты поймешь. По крайней мере, тебе следует знать.
Мне просто нужно было увидеть кровь, почувствовать, что я живой, понимаешь? А потом я стал «рисовать» птицу. Стрижа. Кривого, раскинувшего в стороны крылья. Я не чувствовал боли, и это было странно. Я замотал запястье платком и вышел под дождь. Волосы облепили лицо, я убрал их. Впервые подумал, что, наверное, надо обстричься, под дождем неудобно, за шиворот по хвосту стекает вода. Но если подстригусь – не смогу закрываться от людей, когда играю.
Ты…
У меня перехватывает дыхание, когда я думаю о тебе. Знаю, ты считаешь меня полным придурком, это жаль, но не смертельно.
Так бывает.
Я тебе сейчас подробно рассказывал об этой птице, потому что ты спрашивала меня о ней, помнишь? И я соврал. Сказал, что родился с ней. И ты почему-то поверила. Прости меня, девочка, я больше никогда не хочу тебе врать. Возможно, ты найдешь в себе силы и желание верить мне.
Когда-то я так же верил одному человеку. Той девушке.
Беспрекословно, безрассудно, бесконечно.
Люблю ли я тебя? У меня было слишком мало времени в самом начале, чтобы это понять. Но я хочу понять это сейчас. Хочешь ли ты?
М.
Часть первая
Город Снегов
Он помнил день, когда она появилась, но не помнил откуда. Хмурая, она возникла словно из параллельного пространства и стояла в дверном проеме, оценивающе разглядывая Мику. На ней было вязаное красное платье с длинным рукавом и блестящие туфли. Она стучала каблучком в пол, как будто отбивала ритм какой-то песни, крепко прижимая к себе большого плюшевого медведя. Ее волосы цвета темной карамели были заплетены в тугую корзинку. Мике казалось, что он знает песню, которую девчонка отбивает каблуком, и хотел было потопать с ней в такт, но она вдруг прекратила стучать и подошла к нему. Он стоял, не смея пошевелиться, пораженный самим фактом ее присутствия в его комнате.
– Я волсебница, понял? – сказала она, подойдя к Мике вплотную, нос к носу. – Медведя не трогай, а то заколдую насовсем!
В это мгновение она вторглась в его маленькое личное пространство, бесцеремонно, сразу и навсегда. Он смотрел в ее светло-карие глаза, оцепенев, и молчал. Она, довольная произведенным впечатлением, хмыкнула и прошла к его игрушкам, села на пол и стала играть. Он какое-то время продолжал стоять в ступоре, потом подошел к ней и плюхнулся рядом. Сидел и наблюдал за тем, как она достает его машинки и конструктор.
Медведя она задвинула за спину и погрозила Мике кулаком: не смей, мол, и смотреть даже на моего зверя.
Мика оглянулся и обрадовался, увидев в дверях маму. Вскочил, побежал и уткнулся ей в юбку. Мама подхватила его, и он, запинаясь, спросил, что за девочка в его комнате и как она умеет колдовать.
– Ты чего, Мишутка, это твоя сестра, Элина, – улыбнулась мама, целуя его в лоб и щеки, – я думала, ты помнишь.
Мика тихонько повторял: «сестра-сестра», буква «р» застревала где-то у неба, получалось «сестъя» – противное, колючее острое слово, не несущее в себе ничего хорошего.
Воспоминания о сестре до ее внезапного появления в дверях комнаты были смутными, размытыми и какими-то ненастоящими, словно раньше Элины вообще не было. Она же утверждала, что знала его с самого начала. Говорила, что когда он родился, то был лысым, потом стал белым как снег, а после немного потемнел. И что глаза у него сначала были черные, потом позеленели и, в конце концов, стали голубыми. Мика спрашивал у мамы, и та смеялась, отвечая, что все в точности так и происходило, видимо, сын долго не мог определиться, каким ему быть.
В другом воспоминании о сестре был ремонт в их общей комнате.
