чистую правду, моя прелесть! Потому что я – писатель. А это значит, что собираю судьбы людей, словно гроши в старую шляпу. Ловлю обрывки разговоров, точно полицейский. И ворую чужие настроения, подобно обитателю подмостного «рая».
«Его голос похож на красный бархат, по которому хочется провести рукой, – подумала Николь. – Или даже прижаться щекой».
В силу противоречия она встряхнула головой и ехидно прошептала:
– Я буду звать вас Мигелито. Когда-то, в далёком детстве, я так окликала своего пса. Он считал себя роднёй гордым пиренейским овчаркам и только поэтому рычал на прохожих, хватая их за пятки. Но был самой обычной мадридской дворняжкой, одолжившей величие у архангела Михаила! Прощайте, Мигелито!
Растерянный хозяин ресторанчика смотрел на важного гостя, а тот хохотал, тыча пальцем в гротеск на стене:
– Только мужчина может ТАК перекроить женское желание!
Глава третья
Майский дождь захлестнул Париж. Ливень обрушился на улицы и площади, словно каторжник, сбросивший оковы и дорвавшийся до плотских утех. Он ломился в дома, откуда его выкидывали за непотребный вид; бормотал скабрёзности вслед убегающим парижанкам; стучал кулаком о волны Сены, заставляя баржи скулить и жаться боком к набережным. Он жаждал излиться застоявшейся силой, но всё живое пряталось от его напора, и только хмурые горгульи на соборе равнодушно принимали его страсть и неимоверную похоть.
Николь вышла из подземного перехода, по ступеням которого стекала бурлящая вода. Туфли тут же намокли, и она сняла их, чтобы оставить вместе с чулками под рекламным щитом, обещающим женщинам неземное блаженство от кружевного белья известной фирмы. Николь помахала рукой рекламной красотке, разложившей свои прелести, словно бросая вызов всем, кто упаковывал свои чувства в неказистую «тару». Поток нёсся по дороге, пузырясь и не успевая увернуться от автомобильных колёс, взрывался фонтанами, обдавая зазевавшихся мутными брызгами.
Николь нажала на кнопку, и светофор отчаянно замигал красным, а потом разлился благодушием зелёного цвета. Она перешла дорогу перед взмыленными автомобильными мордами и ступила на поля, обросшие сплетнями, именами королей и пророков, туристами и деловитыми гражданами с кучей мосек на поводках. Но сейчас поля были пустынны, и только распутный дождь требовал внимания и ласки.
– Потише, приятель! – крикнула Николь, подставляя под ливень лицо.
Намокшее платье плотно обтянуло её фигуру. Синяя ткань потемнела и в свете фонарей гляделась угольночёрной. И танец начался…
Мир затих, замерев на галёрке и в партере, а на траве, сумевшей устоять под многочисленными ногами прохожих, возникло колдовское действо – любовь-сражение, любовь-невозможность, любовь-запрет, любовь-контрабанда. Любовь, прошедшая судороги непонимания и насилия. Любовь, вывернувшая себя наизнанку. Любовь, дерущаяся и отступающая. Любовь, пьющая раскалённый грог и всполохи гигантских молний. Любовь, отдающаяся настолько, что пронизывает до дна бездны
