в давно истлевших обрывках одежды. Кожа его была знакомого серого цвета, длинные седые волосы клочьями облепили череп и паклей свисали на плечи. Он казался таким тощим, иссушенным, что толкни его – и обратится в прах. Такая внешняя хрупкость его высокого тела могла бы смутить кого угодно, но не принцессу. Она знала, как сильны его руки, как крепок их захват и какова смерть, что приходит вместе с этим существом.
Шаг, еще один, и он совсем близко, так, что она больше не может видеть его лица, а ее взгляд упирается в грудь вирга. Конечно, все, на чем могла сосредоточиться в тот момент Йолинь, были ее собственный страх и ужас от всего происходящего. Единственное, чего она не могла понять, так это почему до сих пор жива. Ей и в голову не могла прийти истинная причина того, что тварь так настороженно к ней принюхивается, вместо того чтобы напасть, утоляя свой первобытный голод.
Подернутые белесой поволокой глаза настороженно изучали представшую перед ними картину. Живое или неживое? Съедобное или нет? Слышен ритмичный стук в груди, но пахнет как земля. Не выглядит тем, что он ищет с тех пор, как существует. Но стучит так, как он любит. Но сделано из грязи. Жадно потянув ноздрями воздух, пытаясь уловить знакомые нотки пищи, тварь опустилась так, что теперь ее лицо было на одном уровне с лицом принцессы. Никакой реакции, но «неживое» смотрит, пристально изучает.
Глаза в глаза, одно дыхание на двоих. Так близко, так страшно и неумолимо, что нет сил даже вскрикнуть. Кончено? Неужели вот так все будет кончено?! Она смотрела в невыразительные мертвые глаза и понимала со всей допустимой ясностью, что это конец. Что в прямом смысле слова она посмотрела смерти в глаза. Сегодня ее жизнь завершится где-то в лесной чаще на задворках мира, ее тело станет пищей этому существу, а все, что останется, – восстанет и так же, не ведая ни усталости, ни утоления жажды, будет бродить по северным землям в поисках… чего-то, что уже не найти никогда.
Ужас, леденящий душу, неконтролируемый и неподвластный разуму, поднялся где-то в глубине души, готовый вырваться наружу, сметая все преграды на своем пути. И прежде чем Йолинь могла подавить его, пока еще было возможно, она что было силы закричала, так и не отведя глаз.
Ему казалось, что, кроме боли, голода и жажды, в мире нет других ощущений. Он умел с ними жить. Это было нормально. Но когда «неживое-живое» закричало, пришло что-то другое. Ему захотелось бежать, так далеко, насколько хватит сил. Ему захотелось лежать и не шевелиться столько, сколько возможно, пока это не пройдет. Ему захотелось кричать и выть, и трястись, и прятаться, и не двигаться никогда! И все, что он мог, это, отпрянув, замереть на долю секунды, а после сорваться в бег.
Йолинь не сразу осознала, что его больше нет. Что тварь просто исчезла в мгновение ока, и она осталась одна в гнетущей тишине леса. Ноги ее ослабели, и девушка как-то неестественно медленно осела на землю. Так, сжавшись в клубок и все еще не веря, что жива, Йолинь заплакала. Так горько и надрывно, как не позволяла себе никогда.
