s>потому что стихи я брала из солнечного огняАнна Долгарева (она долгая, она не на «ё») иногда кажется немного юродивой – если можно быть немного юродивой. Юродивый, кстати, не обязательно добрый, он может быть темным, несправедливым. Но он в любом случае странный. Ему какие-то свои птицы поют, мы их не слышим.
Самый известный пример женщины-юродивой – Ксения Петербургская. У неё внезапно умирает муж, причём без церковного покаяния, и вот уже на похоронах она появляется одетая в его камзол, кафтан, штаны и картуз. Армейские цвета: зелёный и красный. Ксения Блаженная (как потом её назовут, но сперва, конечно, так не называли – её появление в таком виде вообще было б скандалом, если бы не жалость соседей) в своим 26 лет выглядела совершенно сумасшедшей.
Однажды ты пропустишь момент, когда из боли можно сделать просто бабий вой, пусть страшный, долгий, но хотя бы понятный, и вдруг совершишь странный шаг: попробуешь шагнуть на небо, не покидая землю. Нельзя сказать, что это очень приятный путь. Как тебе там, Ксеньюшка? Между небом и землей? Я так и думал – не очень.
Кстати, я не знаю, как будет названа книга. Аня написала: «Нечаянная река» или «Живое». И то, и другое это тоже, собственно, между небом и землёй. Река течёт, в ней небо отражается: водораздел небесного, водного и земного, к тому же нечаянный. «Живое» тоже – короткая вспышка между «ещё нет» и «уже никогда». Первое, что бросается в глаза, когда общаешься с автором этой книги вживую: Анна Долгарева выглядит всегда немного потерянной.
Ни хорошего, ни дурного
О тебе никогда не скажу.
У меня есть русское слово,
И его ледяная жуть.
Это хорошее определение – ледяная жуть слова. У Лескова есть прекрасная и страшная повесть – «Житие одной бабы». Если забыть о всей ледяной жути сюжета и оставить только основную мысль (но жуть всё равно наплывёт на неё, оледенив), то она проста: всё, что у нас есть спасительного – это любовь, без которой, и потеряв которую, можно сойти с ума.
Человек затеряется в этом снегу, в этой весне, в этом поле. Он сошёл с одного ума, а в другой не пришёл. Он застрял между небом и землёй. Между болью и стихотворением. Ему нужно только одно – да где ж это взять?
Всё, что я есть, – отмечено ею.
По большому счёту,
Я вообще ни о чём не умею,
Кроме любви.
Впрочем, человек может затеряться и в собственной книге.
Поэтические книги не созданы для того, чтобы читать их навылет, страницу за страницей: тут перелистнем, не прочитав (это нормально), где-то просто страницы склеились, а тут отвлеклись и книгу закрыли. Сборники стихов – это же не повесть, там не надо следить за сюжетом, хотя там сюжет есть, он просто подземный, подводный. Стихи читают, открывая наугад. Вот тут. Вот тут. Теперь ближе к середине.
Мне бы очень хотелось, чтобы этот текст не потерялся.
Не ищи себя в зеркалах, раз настала осень.
Я сижу в вагоне, он идёт среди сосен,
я давно никого в отражениях не встречаю.
Передайте ему, что я по нему скучаю.
Голубой вагон идёт куда-то на север,
мой осенний ад привычен и ежедневен.
Проводник приносит стакан горячего чаю.
Передайте ему, что я по нему скучаю.
Осень – это время ехать на север и запад,
автостопом и электричками – в стылый запах
чёрной влажной земли. Путь дождями обозначаю.
Передайте ему, что я по нему скучаю.
Передайте ему, что я по нему скучаю.
Передайте ему, что я по нему скучаю.
Передайте ему, что я по нему скучаю.
Однажды ты допишешь стихотворение, и боли не станет.
Дмитрий Воденников
«Это я иду к тебе…»
Это я иду к тебе.
Это я иду по шиповнику, по камням,
голая, точно родившаяся на свет.
Без брони, камуфла, без запаса галет —
это я не здесь уже,
и ещё и не там,
но я точно знаю: я есть.
Это я иду.
вся в крови, как от перерезанной пуповины,
через марево от пожара и крик совиный,
я иду по углям, я иду по льду,
и не видят мои глаза ни на шаг вперёд,
что-то страшное за спиной у меня идёт,
дышит в спину и тянет вниз,
но я точно знаю: не обернись.
Потому что есть только любовь и её закон,
принимающий тех, кто беззащитен
