когда скользишь земле навстреч
у зимнего ларька
когда в плечах скрипит пальто
и времени слюда
ты понимаешь что готов
уйти из навсегда
запоминаешь треск машин
движение холма
твоей некаменной души
расходится крахмал
и только птичками расшит
небесный карантин
мертвец в мертвецкую спешил
да ожил по пути
«И я к тебе испытываю страх…»
И я к тебе испытываю страх,
как мошкара в электропроводах,
но выдох-вдох – и гаснут разговоры.
Был робок снег, тепла его кровать,
лати́няне готовились страдать,
диванные войска хранили Форум.
Но что мне до, когда нелепа мгла,
когда в тебе шевелится игла —
расплёскивает солнце по винилу.
Игрушечный бездарный режиссёр,
смотрю на эту музыку в упор,
не замечая конников Аттилы.
Когда мы превратимся в имена,
от пены дней останется слюна,
от цезаря – салат или могила.
У наших храмов призраки звенят,
расстрелянных приводят октябрят,
но смерти не бывает – я спросила.
«Мир меня поймал, но не ловил…»
Мир меня поймал, но не ловил.
Что поделать с пленником – не знает.
Я живу от клавиш до чернил
и над запятыми унываю.
Ничего не будет хорошо,
из телëнка сделают ботинки.
Выдумала пасеке стишок —
выдумаю подвиг для пчелинки.
Выдумаю море во дворе,
выдумаю почерк на конверте.
Интересно, думал ли орех,
что родится шкафом после смерти?..
Интересно, думала ли я,
хлопковая куколка пустая,
что уйду в молочные края,
в киселе и йогурте растаю?..
«Знакомый мужчина закончил роман…»
Знакомый мужчина закончил роман.
Другой незнакомец в раю
компьютерных истин.
Полей уретан
живыми нас держит в строю.
Я мелкая пыль – как меня ни гони,
забьюсь под рукав и усну.
Вокруг происходят великие дни,
на шее сжимается снуд.
То катятся к чёрту, то лезут наверх,
то песнь хоровую поют.
А я только снег, только снег, только снег,
лечу потихоньку, клюю.
А я только шорох, я только вода,
стиральный/зубной порошок.
(Великая Песня Большого Труда
звучит и звучит поперёк.)
«Нас очень много – пишущих и длящих…»
Нас очень много – пишущих и длящих,
впадающих в верлибр или в немилость.
– Ах, Машенька, была ли настоящей?
– Ах, Петенька, конечно, я приснилась.
Проходим незнакомцами смешными,
качаясь на верëвке бельевой.
– Ах, Дашенька, осталось только имя.
– Ах, Фёдор, не осталось ничего.
И букли, и турнюр, и гимнастëрка —
ничто не изменяет, всë искрит.
– Ах, Полинька, вы ждали слишком долго.
– Ах, Всеволод, оставьте ваш иприт.
Нас очень много.
В этом ли причина
неузнавания – хоть вейся, хоть лютуй.
– А если буквы – поезд журавлиный.
– А если тело – только поцелуй.
«Я слишком тëплая, я слишком ножевая…»
Я слишком тëплая, я слишком ножевая,
по мне бежит водица дождевая,
по мне идëт бровастый пионер
и галстуком расчерчивает сквер.
Я слишком земляная, плоть от пыли,
я помню всех, кого недолюбили,
их лица отражаются в моëм,
а я дрожу, как вязкий водоëм.
А я плетусь кореньями Толстого —
до скорого, до четверти шестого,
почтовые, товарные – вперëд.
Я там
