Софи задрожали. Голос ее тоже дрожал, звенел и срывался, когда она заговорила:
– Я пришла сюда сказать, чтобы вы оставили в покое мою маму. Вы ее взялись шантажировать, – да, она мне не рассказала подробностей, но я все равно поняла, – однако у вас ничего не выйдет. Она не заплатит вам ни одного шиллинга, – выпалила Софи и всхлипнула.
– А вы знаете, что я могу с ней сделать? – осведомился мистер Ларкинс, и его тонкие, мокрые губы искривились в отвратительной ухмылке так, что Софи стало тошно.
Бедная малютка, однако же, старалась выглядеть уверенной в себе женщиной. Она перевела дыхание, затем положила ногу на ногу, и заявила:
– Нет, не знаю. Но как любезный хозяин, вы могли бы предложить мне чашку чаю, или кофе!
– Непременно предложу, милая леди, как только ваша мама мне заплатит за этот чай. И за кофе тоже.
– У вас так плохо с деньгами, что нет даже на чай?! Но, поскольку мама не заплатит, похоже, мне кофе от вас не дождаться, – заявила Софи. – Итак?
– Что «итак»?
– Что вы имеете предъявить моей маме?
– А то, что она, когда вышла замуж за вашего папу, уже была замужем за другим мужчиной, – заявил Ларкинс, и не без удовольствия увидел, как лицо Софи вытянулось.
– Этого не может быть! Вы не смеете, – голос Софи зазвенел на высокой ноте.
– Но это правда! За двоемужество положено семь лет тюрьмы… или каторги, моя дорогая, – голос Ларкинса был сладким, как патока, – а на незаконнорожденных девицах не женятся, – ведь вы не можете считаться законнорожденной в таком случае. По крайней мере, я своему сыну этого не позволю.
Софи явно была потрясена. Она сидела, опустив голову, затем обвела блуждающим взглядом кабинет.
– Мне дурно, о Боже, – прошептала она чуть слышно.
Видимо, ей нужно было как-то себя поддержать, поэтому она, явно не понимая, что она делает, вынула из вышитой сумочки серебряную фляжку для коньяка, отвинтила крышку и, отвернувшись от Ларкинса, приложилась к горлышку.
– Прощу прощения, – добавила она, заметив, что хозяина кабинета покоробили ее манеры, – колониальные привычки, знаете ли.
– Если вы собираетесь жить в Лондоне, купите себе нюхательные соли, – посоветовал Ларкинс, – это куда приличнее для леди…
Она не ответила на его ехидное замечание. Глоток бренди, судя по всему, привел ее в чувство. Голос ее был почти тверд, когда она заговорила с вызовом:
– Ваше влияние на вашего сына совершенно ничтожно, и это я буду решать, женится он на мне или нет, а что до моей мамы… Допустим, вы объявите, что она была вашей женой, и допустим, вы даже найдете свидетелей…
– Найду, конечно.
– Но как вы докажете, что она была женой мистера Олриджа? Называть себя женой и быть ею – разные вещи. Может, она была просто любовницей, выдававшей себя за жену?
– Может быть.
