на ее месте тут же раскисла бы, одна ситуация в ее вагоне чего стоит, а она…», подумал я и мысленно позавидовал ее стойкости.
Ситуация оставалась практически безвыходная. Из-за этого вскоре мы перестали разговаривать или о чем-то рассуждать, а просто ушли в зал для сортировки писем, где расселись по табуреточкам и какое-то время пребывали в тишине и молчании, погруженные в свои мысли, находясь в плену у темно-красного света, поступающего в зал через несколько небольших вагонных окон с решетками. Потом Геннадий, не выдержав долгого молчания, принялся вдруг рассказывать смешные случаи из своей жизни, которые на некоторое время нас развеселили, а после него то же самое начал делать и вполне переставший злиться на судьбу Степаныч. Это дало остальным немного времени, чтобы отвлечься от происходящего и успокоиться… Как же все-таки железная дорога, конечно, может отвлекать людей от обыденных реалий, но чтобы в такой жесткой форме…
Неожиданно в атмосфере нашего заточения вновь стали происходить изменения. Сначала мы заметили, что на фоне темно-красной бездны появилось что-то светлое, и тот час все разом прильнули к окнам, чтобы разглядеть, что там было-стало. Это светлое оказалось несколькими рядами белых маленьких огней, расположенных в виде прямоугольной сетки. Только находились они, по всей видимости, очень далеко от наших вагонов. Я предложил выйти в тамбур и посмотреть на смену обстановки из входной двери, что коллеги охотно и сделали, и через минуту мы уже толпились у выхода, жадно вглядываясь в бездну, которая снова преподнесла нам сюрприз.
На откидной площадке вагона обзор был существенно лучше, чем из окна, и поэтому, когда мы выбежали туда и присмотрелись, то сразу стало понятно, что сетку с многочисленными рядами огней можно было видеть по всем направлениям, куда ни бросишь взор. Самое интересное было в том, что далекие огни располагались как бы на стене, которая, если брать обзор шире, однозначно смахивала на огромную сферу.
– Вот это ничего себе! – воскликнул от нешуточного удивления Геннадий.
– Получается, что мы все это время находимся в полости огромного шара, внутри которого только невесомость и пустота, да то и дело меняется освещение с одного цвета на другой, – завороженно произнесла Полина.
– Похоже, что именно так оно и есть, – невозмутимо ответил я.
– Меня, если честно, немного жуть берет до мурашек по коже, когда понимаешь и воочию взираешь на то, что оба наши вагона висят в пустоте на таком огромном расстоянии от предполагаемого дна или края этого шара, – проговорил Степаныч, все еще не отрывая взгляда от представшей перед нами завораживающей картины.
– Меня тоже, – почти пропищала Полина своим тоненьким голоском.
– Но откуда тогда взялся мучивший наши сетчатки яркий белый, а потом сменивший его тусклый красный свет? – спросил я, не заметив сказанное Степанычем.
– Неважно уже, теперь хоть что-то стало проясняться, –
