ещё не пересохли губы.
У природы высохли глаза,
но ещё не пересохли губы.
Над водою реет стрекоза,
и такая тишь, что слишком грубо
режут слух обычные слова.
Я ищу нетронутые звуки
где-то на краю струны, едва
прикоснувшись, убираю руки…
И звучит в тяжёлой глубине
жарких вод тревожное дыханье,
и зовёт: на дне оно, на дне —
стрекозы подводной трепыханье.
На «Сирены» Клода Дебюсси
Если лежать на волне
и смотреть в небо,
можно расслышать на дне
перекат, шорох…
Можно увидеть, как звёзды почти слепо
всходят наверх… Ежедневных забот ворох
больше не тянет ко дну,
не шумит в уши,
не раздражает все чувства своей бездной.
Так ли уж нужен сейчас мне кусок суши
с лестницей полуразрушенной, железной?
Лестница в город… А я поплыву выше —
где золотое небо шумит, с прибоем
соединяясь в одно. И я услышу,
как на краю Вселенной Сирены воем
мир охраняют свой от досужих взоров,
приоткрывая завесу лишь немногим,
кто заплывает за грань мирских просторов,
не побоявшись в воде промочить ноги,
не завязав глаза и не заткнув уши —
вот оно – таинство всех неземных звуков:
прозрачнокрылые беспечные души
припоминают себя в тишине буков.
Это гора Геликон. И её рощи
сеют по ветру стихи, как своё семя:
в слове поэта таится заряд мощи,
хватит которого, чтоб победить время.
…Если лежать на волне
и ловить звуки,
можно расслышать шуршанье на дне гальки.
Только лежи на спине,
разведи руки.
Только не слушай сейчас, что кричат чайки.
На паруснике
А мы – не мы,
немые, потому что
нам рот забили просолённым кляпом —
норд-остом. И теперь от нас – ни звука.
И мы пьяны.
Нам в рот залили свежий
норд-ост. И вот теперь мы веселимся:
несёмся на летучем гребне жизни
грохочущей волны и всё сметаем.
Мы сле́пы, потому что крепкий ветер
нам завязал глаза:
хотим смотреть – не можем.
Но силу ветра впитываем кожей
и знаем, что одно лишь есть движенье —
вперёд!
Имя корабля
Я не читала списков кораблей.
Я даже никогда их не искала
среди морских сиреневых полей
в часы бессонниц, из-под одеяла
выглядывая в тёмное окно.
Но корабли манили парусами,
и среди волн вздымалось вдруг одно —
последнее – судёнышко. И в раме
оконной зарождался тихий свет —
вставало солнце, ласково, невнятно
окрашивая море. Силуэт
кораблика казался бледно-мятным…
Последний
