. Среднестатистическая по внешности, интеллекту и комплексам. У меня уже в двадцать начинается целлюлит, хоть я и не толстая. У меня обычные глаза, посаженные слишком широко. Волосы любят сбиваться в колтуны после сна. Я рождена, чтобы ненавидеть себя и окружающих.
– Да заткнись уже, проклятая старуха, – цежу сквозь зубы.
– Черныш, кись- кись, – причина моего сгустка ненависти в пятидесятый раз за неделю ловит своего кота.
Это жабоподобная пенсионерка Жанна Михайловна. Каждый день она выходит на улицу в новом парике. Но все они, как один, непричёсаны. Сегодня сумасшедшая соседка бредёт в облике брюнетки с морковным губами. Заглядывает под покосившиеся лавочки и противно киськиськает. Меня передёргивает только от вида старухи. Мысленно желаю её Чернышу спрятаться получше. Но Жаба Михайловна находит его на дереве.
– Милочка, вы не могли бы его снять? – пенсионерка сразу же апеллирует ко мне.
– Я не умею лазать по деревьям, – давлю желание просто уйти, оставив соседку без внимания.
– Мааааууу, – почему- то кажется, что кот молит о пощаде.
Но только он не просит снять его. Зверёк будто просит отвадить от него противную нелюбимую хозяйку. Горе- кошатница смеривает меня колючим взглядом, однако никак не комментирует моё воспитание. Странно… Первое время Жаба Михайловна только и делала, что цеплялась ко мне и вздыхала, что мне бы воспитание получше. И за три года жизни в нашем доме старуха успела достать всех. Впрочем, мне не до безумной кошатницы. Я тороплюсь на похороны бабушки.
– Она под конец совсем сошла с ума, – горестно вздыхает тётя Тая.
Да, обычно о покойниках или ничего не говорят, или стараются вспомнить что- то хорошее. В семье же Синицыных принято ругаться всегда. И смерть никак не освобождает от обязанности быть облитой помоями осуждения родственничков.
– Всё звала какого- то Пифона, – продолжает жаловаться Таисия. – Я ей говорю: "Мама, успокойся, лежи спокойно". А она всё вскакивает. Карты ищет. Карты от сокровищ, наверное.
– Ну вот такая она была, – поддерживает моя мама сестру. – Тяжёлая. Всегда.
– Всё ж какая- никакая, а мать! – взвывает бабушка Оля. – Осиротели вы, милые мои!
Ольга Петровна – единственная светлая душа на нашем весёлом собрании. Просто соседка, искренне сопереживавшая моей бабуля. Дело в том, что Елизавета Васильевна была из того сорта людей, что вечно недовольны жизнью, здоровьем, правительством, но при этом живут лучше многих. Как можно ещё охарактеризовать старшего ревизора, берущего взятки? Вот видите… И я осуждаю бабулю. Мы, Синицыны, такие.
– Не важно уже ничего, – ворчит мама.
– Давайте лучше сразу завещание посмотрим, – оживляется тётя Варя.
– Тебе- то что? Разве что- то тебе причитается? – округляет глаза тётя Тая.
Её важный сын кивает, заставляя свой второй подбородок колыхаться, пристально смотрит на Варвару поверх очков.
– Чтобы потом снова не собираться, – тётя Варя находит отличный аргумент.
Всё благородное собрание тётушек с их дочками- сыночками суетливо встают из- за стола. Я с трудом преодолеваю желание сбежать, пока они заняты извлечением коробки с документами из антресолей и перелистыванием оных. Честно признаться, я не люблю всех людей, особенно, если они собрались гурьбой. И вот вся моя родня сделала этот запрещённый приём против моей психики.
– Марина, – мать машет мне вторым листом пространного завещания. – Марина!
Приходится отложить план побега. Любопытство у меня обострено не меньше, чем мизантропия.
– Внучке Марине – зелёный ларец, – цитата из бабушкиных каракуль оставляет мне вздох облегчения.
Я не хотела бы стать наследницей квартиры или машины. Как известно, такие вещи ещё сильнее ссорят с семьёй. А я и так уже на полпути к отлучению от славной фамилии Синицыных. Тётя Тая зачем- то суетится, пытаясь открыть маленькую шкатулку. Но вещицу заклинило. Поэтому мне неохотно отталкивают моё огромное наследство. Кажется, что этот ларчик жжёт мои руки огнём – настолько хочу его изучить. С трудом досиживаю до финишной черты этикета. Тороплюсь домой.
– Кис- кис- кис… – на дороге у дома мне встречается снова Жаба Михайловна.
Сворачиваю аж на другую дорожку, обхожу соседний дом крюком, лишь бы снова не отвечать на риторический вопрос, где же проклятый кот этой сумасшедшей. В квартире сумрачно, только свет от уличного фонаря золотит мой письменный стол, стоящий по отношению ко окну не по правилам. Может, поэтому у меня садится зрение? Скорее мою руки, потому что так надо, хоть эту инструкцию нужно соблюдать. И на удивление шкатулка открывается легко. Внутри чернеет прямоугольник. Под прикосновением пальцев он становится колодой карт.
