епископу, сообразив вопреки слепоте, что вновь очутился на открытом воздухе.
– Кайся же! – вскричал Даниил, чтобы слышали все. – Подай мне знак, любой, и я осеню тебя крестным знамением и отошлю твою душу без боли дожидаться Судного дня.
Он склонил голову в митре, чтобы различить слово, которое исторгнут сожженные уста.
Сибба дважды кашлянул и выхаркнул слизистую оболочку гортани епископу в лицо.
Даниил отпрянул, с отвращением стирая с расшитой сутаны черную грязь и непроизвольно содрогаясь.
– Наденьте бочонок! – воскликнул он. – Разведите костер. – Епископ сорвался на крик: – И пусть он призывает своих языческих богов, пока его не приберет дьявол!
Но Сибба больше не издал ни звука. Пока бесновался епископ, а Вульфгар с ухмылкой наблюдал за его истерикой; пока воины подводили огонь к телам, чтобы не рыть могилу, от толпы незаметно для всех, кроме безмолвных соседей, отделились двое, стоявшие сзади. Один был сыном сестры Эльфстана. На глазах у другого разрушили его дом, хотя сам он не участвовал в битве. Слух, прошедший по шайру, подсказал обоим, куда доставить известие о случившемся.
Глава 4
Лицо Шефа не дрогнуло ни на миг, пока гонец, шатавшийся от усталости после долгой езды, выкладывал ему новости: мерсийская армия вступила в Уэссекс, и никто не ведает, куда подевался король Альфред. Эмиссаров Пути беспощадно травили повсюду, где заставали. Церковь объявила анафему королю Альфреду и всем потворствующим Пути, лишила их любых прав, запретила оказывать помощь и привечать.
И всюду сожжения – или же, по приказу епископа Уинчестерского, распятия, если при казни не присутствует жуткий живой труп по имени Вульфгар. Схватили многих и многих: катапультистов и прочих помощников, ветеранов сражения с Иваром. Список все читался, ему не было видно конца, и Торвин потрясенно стенал, пусть даже схваченные и умерщвленные происходили из чужого народа, были чужой крови и только считаные недели назад перешли в его веру. Шеф же восседал на своем походном стуле, поглаживая большим пальцем свирепые лики на оселке.
«Он знал, – подумал Бранд, следя за Шефом и вспоминая вето, которое тот вдруг наложил на рьяное желание Торвина проповедовать самому. – Он знал: случится это или что-то подобное. Получается, он послал на заведомые муки и смерть своих соплеменников, англичан, которых сам же и поднял из грязи. В точности так же он поступил и с родным отцом. Я должен доподлинно знать, что он никогда не посмотрит на меня в той же задумчивой, оценивающей манере. Если я не понимал раньше, что он сын Одина, то понимаю теперь. И тем не менее не поступи он так, я бы оплакивал сейчас гибель Торвина, а не толпы нищих керлов».
Но вот запас ужасных новостей иссяк, и гонец умолк. Велев ему отъедаться и отдыхать, Шеф повернулся к своим доверенным советникам, которые расселись вокруг в залитом солнцем верхнем зале: Торвину и Бранду, ясновидцу Фарману и бывшему священнику Бонифацию, всегда державшему наготове бумагу и чернила.
– Вы
