одним и тем же вопросом: зачем так поступила? Но так и не смогла себе ответить. Потому что запуталась и, обманывая себя, подумала, будто именно сейчас вся ее жизнь решительно изменится и весь ее ненавистный, захламленный тоскою мир теперь рухнет. И в одночасье она наконец-то станет счастливой. С ним. Даст ему то, чего он лишил себя сам, бросив ее, зареванную, на перроне шумного вокзала. И она обнажит и обрушит на него все свои нерастраченные чувства. Всю себя без остатка. До последней капельки, потому что наступит их время и их жизнь…
Но осеклась.
С трудом совладала с собой, хотя уже была готова, широко раскинув руки, броситься к нему. Прижаться к его груди. Расплакаться и почувствовать себя безгранично счастливой от этой неожиданной встречи, потому что ей на миг показалось, будто он узнал ее и сейчас удивленно воскликнет и будет смущенно оправдываться, оправдываться, оправдываться…
Но его отвлекла жена. Что-то сухо ему сказала. Покраснев, он стал зло мотать головой и не увидел пролетевшего мимо него полыхавшего от волнения лица…
Выскочив из магазина, она отчаянно хватала ртом бесполезный, будто разреженный до предела воздух и долго не могла успокоиться. Ноги не держали ее, и, чтобы не упасть, она оперлась дрожащей рукой о холодную стену магазина. Сжалась, пытаясь заглушить крик, рвущийся из ее плотно сомкнутого рта, похожего на окровавленную полоску горизонта. Не сдерживая слез, несколько минут ревела. Размазала по опухшему лицу ванильную помаду и раз за разом безуспешно пробовала подкурить сигаретку, чиркая новой зажигалкой. И ее сердце, почти погасшее, отучившееся чувствовать и переживать, так яростно в ней колотилось, что, вконец растерявшись, она никак не могла его унять, чтобы в очередной раз сдаться и малодушно сбежать от себя.
Через месяц несостоявшаяся встреча в магазине показалась ей ничтожным, переполненным ложными эмоциями потрясением в ее непутевом спектакле жизни…
– Я, пожалуй, пойду. Тут недалеко… Как-нибудь сама доберусь…
Она смотрела на его мятое со сна лицо, и ее охватывала злая волна разочарования в нем, в ней самой, в этой глупой и обреченной на провал бессмысленной сцене. Она все время спрашивала себя: зачем она здесь? Зачем так мучается? Напрасно ждет от своего-чужого мужчины, что он вот-вот увидит-узнает ее, ту прежнюю, стеснительную и все еще влюбленную в него девчонку с нарывающими вулканчиками по всему лицу. Скажет ей, что был не прав, что виноват перед ней, что ужасно подло с ней поступил, бросив ее, ревущую, на перроне, за павильоном, торгующим холодными напитками. И сейчас же прижмет ее к себе и будет жадно целовать припухшие, дрожащие от счастья губы своей, той самой Клавки-дурнушки, словно ее рот полон тягучей фруктовой карамели. Закружит ее в танце, и она, счастливая, будет улыбаться, зная, что он рядом сейчас и следующее утро, и полдня солнечного воскресенья все еще будет ее.
Лишь ее.
– Ты куда?! Подожди! Через часок очухаюсь и отвезу тебя, куда захочешь!
Могла ли она по дороге сюда подумать, что все, чем
