языках мира, была бы издана в его родной стране. Но всё это будет. Потом. Не будет лишь его. Жаль. И его, и всех нас. Всех тех, в чьём сердце поселилась любовь к стихам этого сказочного Великана, родившегося, к своему несчастью, не просто поэтом, а ещё философом и мечтателем.
Ведь никому неведанно, как бы сложилась его поэтическая судьба, если бы его стихи печатали, пьесы ставили, а песни, написанные на его слова, звучали бы в его родной стране. Тогда бы могла сработать великая сила обратной связи. Но он был лишён этого. Вот так уже сложилась его судьба, что у него на Родине после каждой выпущенной книги его практически тут же арестовывали. Через какое-то время отпускали. А один раз попросили заглянуть всего на пять минут в полицейский участок. Но потом оказалось, что эти пять минут могут растянуться на долгие годы. И все эти годы жизни в тюрьме его постоянными спутниками были лишь его огромный поэтический дар и надежда на то, что в конце концов всё будет хорошо.
Он был революционером в поэзии. И революция эта заключалась не только в том, что он в корне изменил саму поэзию. В конечном итоге все эти изменения коснулись самого турецкого языка. Этот язык до него и после него – это фактически два разных языка. Его творчество смогло стать тем ключевым водоразделом, который отделил традиционную турецкую поэзию и её архаический язык от упругого, ясного, преисполненного чарующей энергией языка его поэзии.
Уже его первые стихи свидетельствовали о том, что наступила абсолютно новая эпоха, в которой не было места для стихов, где соловей поёт над розой алой. Он никогда не произносил речей о том, какой должна стать поэзия в новом веке. Считал это излишним. Вместе с тем каждая его строка является ярким свидетельством того, насколько он смог преобразить не только турецкую, но и мировую поэзию. Теперь её невозможно представить без него. А сама поэзия уже не могла существовать без неординарных идей, ярко выраженной гражданской позиции и неравнодушной вовлеченности в реалии со временного мира. Именно поэтому он и говорил:
– Профессия поэта стала кровавой. Он должен есть своё собственное сердце и пытаться скормить его всем остальным.
Эту новь поэтического языка, которую он созидал, конечно же, невозможно объяснить с помощью каких-то научных исследований или литературоведческих
изысканий. Во всей этой поэзии была заключена та притягательная магия языка, которая покоряет любого человека, услышавшего или прочитавшего его строки. А разве кто-то может объяснить всем нам то, в чём же заключается суть настоящей магии?
В созданной им абсолютно новой поэтической вселенной люди могли пить солнце, вылавливать из моря звёзды, совершать чудеса и подниматься на непокорённые ранее вершины. Здесь всё подчинено тем особенным законам, что были созданы им самим. В ней, безусловно, хотел бы жить любой человек, неравнодушный к поэзии. И это следовало понять и принять как реалии той новой поэтической действительности, которая стала возможной благодаря его таланту.
В
