в отношении своей персоны со стороны кого бы то ни было! Знаешь, я зачастую просто диву даюсь, как это Кузьмичу удается ладить с такой женщиной. Вот характер! Одно хорошо – она не изводит его своей ревностью…
Я бы не стала этого утверждать с такой уверенностью, – усмехнулась Наталья Александровна.
Ты про Тонечку? – коротко взглянув в сторону жены, спросил Николай Васильевич, словно продолжая когда-то давно начатый разговор. – Да это просто жалость с его стороны! Ты же понимаешь, эта женщина прошла через ад. О чем Костромин знает не понаслышке – сам воевал, видел, что творилось в Европе под фашистами…
Но и ты тоже знаешь, – не собиралась (как понимала Нина), сдаваться мама, – что от жалости до любви один шаг…
Тут Наталья Александровна обернулась, и, увидев широко открытые глаза дочери, быстро сменила тему: «Ты не спишь, радость моя? Ну, как рука? Болит? Ну, ничего, мы уже подъезжаем, потерпи еще немножко…»
… «Эта женщина прошла через ад» – почему-то именно те давние папины слова первыми вспомнились Нине после вопроса мужа. Да, так оно все и было: пятнадцатилетней девчонкой Антонину угнали в Германию, потом она попала в концлагерь на территории Нидерландов, где встретила своего будущего мужа, благодаря которому она и выжила: Макс был участником Сопротивления, и ему удалось бежать вместе с Тоней…
Помнила ли Нина Тонечку? Да, конечно, помнила! Отлично помнила, но когда попыталась вызвать в памяти тот нечеткий образ, что хранился где-то в глубине детских воспоминаний, он мгновенно слился с изображением Антонины на одной из двух голландских фотографий, которые Нина особенно берегла. Первая с дарственной надписью на обороте – это портрет Анны, дочери Тонечки, а вторая была сделана в тот день, когда в представительстве «Совэкспортфильма» проводилась, как теперь говорят, презентация фильма Григория Чухрая «Чистое небо», где присутствовали исполнители главных ролей Нина Дробышева и Евгений Урбанский.
На переднем плане снимка, сделанного в кабинете Костромина, за низким журнальным столиком сидели Дробышева и Урбанский, рядом с которым, закинув ногу на ногу (чтобы такое великолепие сумел запечатлеть фотограф), гордо восседала Маргарита Григорьевна. Позади них скромно стояли Костромин, киномеханик Карл с неизменной трубкой во рту и Тонечка со своим мужем Максом. Но кому бы Нина ни показывала эту фотографию, каждый, полюбовавшись главными персонажами, считал своим долгом спросить, указывая на Тонечку: «А это кто?», потому что глаза ее сияли на снимке звездами первой величины, в свете которых меркла и ослепительная улыбка Урбанского, и скромное обаяние Дробышевой, и светский лоск Марго. Соперничать с этим светом мог, пожалуй, только Ванька, который, пристроившись на коленях Урбанского, улыбался во весь рот, счастливчик!
Нина взглянула на разбитую физиономию мужа, и твердо сказала: «Да, помню. Конечно, помню. Я все помню, Ванька! Не томи, рассказывай, в чем дело?!
