запас жизненных сил. К тому же я не могу отделаться от мысли, что Роджер подозревает меня в ипохондрии, и это ужасно злит, да еще Л. в отъезде и не может успокоить меня; приходится выплескивать раздражение на бумагу. Вот! Уже лучше, и мне кажется, будто я слышала, что принесли газеты; пойду заберу их, налью стакан молока и сяду вязать.
30 сентября, среда.
Полагаю, я и правда тогда села вязать, а сейчас уже утро среды, сыро, душно и все напоминает об очередном переезде, о смене одних привычек на другие. Мое осеннее пальто стало мне велико. Я начинаю понимать тоску Нелли по легкости и скорости цивилизованной жизни. Однако я клянусь не впадать в заблуждение, будто это и есть жизнь – нет, это сплошное безумие и напряжение, – но иначе я рискую опять свалиться с головной болью в постель, как в августе.
Сегодня мы весь день обсуждаем Тома, критикуя и понося его. Он не отпускает Рида с этой книгой и преследует его уже три или четыре месяца229. Достоинство – наша сила, а что касается переманивания авторов, то он не причинит нам вреда. К тому же в разрыве отношений есть свои преимущества; я имею в виду, что после постоянного ощущения какой-то недосказанности приятно, наконец, понять, в чем дело. Хотя разрыву я бы предпочла откровенность. Однако Л. считает, что этот странный скользкий тип теперь ускользнет.
Я совсем забыла записать финал драмы Лотти – она влюблена в пастуха из Торп-ле-Сокена230! Это выяснилось в результате многочасового бурного спора с Нелли. Это все объясняет и оправдывает, так что мы по личным соображениям очень довольны. Однако несчастной бедняжке Карин куда хуже: ей во время операции задели лицевой нерв, и теперь ее лицо наполовину парализовано231. Насколько я понимаю, она не может толком говорить. Она отказывается видеть детей, боясь напугать их. Очередной удар судьбы, вероятно, может отправить ее в нокаут, если только она каким-то образом не найдет выход, как это обычно бывает у других людей. Мое отношение к Карин смягчается. Я задумываюсь о ее мужестве. Но как же быстро проходит сильное чувство симпатии, а она вновь становится человеком, которого постоянно и просто мысленно жалеешь. Однако потом симпатия возродится, ведь мы живем на Тависток-сквер, по соседству, и любая встреча лишь усугубит страх за свое собственное лицо.
Вулфы вернулись на Тависток-сквер в пятницу 2 октября. К понедельнику Вирджиния почувствовала себя настолько плохо, что ей вызвали врача, Элинор Рендел, и до конца ноября она болела, то лежала, то вставала, время от времени совершала прогулки или поездки с Леонардом и принимала очень ограниченное число посетителей. Ей удалось написать эссе “О болезни” для “New Criterion” Т.С. Элиота, а также несколько рецензий для “Nation & Athenaeum”.
27 ноября, пятница.
Какая пустота! По возвращении я рухнула в постель – вернее, Элли232 уложила меня, – и так пролежала полдня. Мой первый вечер вне дома будет на следующей
В 1923 году Вулфы опубликовали первую книгу Герберта Рида (см. 14 сентября 1925 г.) «Мутации феникса», а в октябре 1925 года выпустили «В уединении»; его первой книгой для «Faber & Gwyer» должен был стать сборник «Разум и романтизм. Очерки литературной критики» (1926).
Деревня и гражданский приход в Эссексе.
Операция была призвана облегчить глухоту Карин Стивен. Роман ее служанки Лотти (см. ВВ-П-III, №1590) также был неудачным.
Фрэнсис Элинор Рендел (1885–1942) – дочь старшей сестры Литтона, Элинор. Она изучала историю и экономику в Ньюнем-колледже Кембриджа и до 1912 года работала в Национальном союзе женских суфражистских обществ; затем она выучилась на врача и после военной службы в Румынии и на Балканах стала врачом общей практики в Лондоне. ВВ доктор Рендел начала лечить, когда Вулфы переехали на Тависток-сквер в 1924 году.
