пустил пса раньше нужного. Он проиграл!
В руках появились палки и ножи. Кто-то крикнул:
– Крозек и Серт сговорились, бей их!
Крозек медленно поднялся, грузный, нарочито медлительный, из-под козьей накидки замерцали пластины стального панциря. В руках у него появилась шипастая булава.
– Лик пустил пса раньше нужного. Он проиграл. Да? – Наклонившись над ямой, Крозек ощерил беззубую пасть. – Да? Лик?
– Да, – последовал ответ, возникло и пропало бледное, безбородое лицо.
Люд сразу попритих. Одни засопели, вертя на ладонях и пробуя на зуб выигранные монеты, рубленое серебро, другие злобно ворчали. Рагдай сделал знак варягам, чтоб они оставались на месте, а сам с греком выбрался из толпы, обошёл её, отчего-то зябко кутаясь в плащ, и встал за спиной Крозека, всё ещё поигрывающего булавой. Тут двое, по виду лютичи, ощупали его подозрительным взглядом и окликнули Крозека. Тот нехотя повернулся.
– Вот, странник хочет с тобой говорить, о справедливый, – поспешил сказать грек, неимоверно коверкая лютицкие слова.
– Потом, – ответил Крозек, не без интереса рассматривая Рагдая. – Потом. Я понимаю фризскую речь.
– Он не фриз, – пояснил грек, но Крозек уже отвернулся.
К схватке готовили последнюю сегодня пару собак. Чёрного пса, того, что не желал еды из миски рыжеволосого мальчика, – его все называли Тэк Оборотень, – и другую – суку, с белой грудью, пегими боками в чёрных разводах, будто облитыми смолой, и крошечными, свиными глазками на длинной волчьей морде. Её называли Лаба.
Собаки должны были биться до смерти. Чтобы убедиться, что хозяева не вымазали их ядом, собак облизывали, заглядывали в пасти, в уши, ища молотый перец или возбуждающую мазь из ландыша с горчицей. Также тщательно осматривали кожаные поножи собак, широкие ошейники, утыканные стальными шипами, маленькие наголовники-шапочки, прижимающие уши, наползающие для защиты глаз на самую морду. После этого, краснея, белея, потея, поминая всех богов и всю нечисть, договаривались о величине залога за ту или иную собаку. Один торговец из Калуни, хвастая, что в прошлый раз получил за победу Лабы два триенса, поспорил на безан:
– Лаба. Она победит сегодня, да сдохнут все авары!
Хозяева спустили собак в яму. Кося глазом через плечо, Крозек сказал Рагдаю, одновременно отодвигая кого-то от себя:
– Чего стоишь, чужеземец. Садись. Схватка будет долгой.
Рагдай уселся на самом краю ямы. Солнце на мгновение пробило облака, заблестело на потных лбах, в суженных глазах, на парче и золоте торговцев, на стальных шипах ошейников, в волосах рыжего мальчика, тянущего руки к лоснящимся бокам чёрного пса.
– Тэк! Тэк, прости меня, Тэк! Если бы не умер отец, я не отдал бы тебя!
Солнце померкло. Мальчика оттащили. Крозек прокричал:
– Во имя Пресвятой Девы Марии и досточтимого маркграфа Гатеуса…
Лаба напряглась, её вздувшиеся мышцы
