ющих зелий не делал. Даже злостных боровов рубило не хуже обуха топора.
Нельзя. Ни настоек, ни зелий, ни артефактов. Несчастная, должная стать жертвой Спящим богам, обязана быть в здравом уме, когда свершится ритуал.
Сжечь бы весь этот бесов монастырь! Дотла! Вместе с заносчивой настоятельницей, дурами-послушницами и всеми их прислужниками.
Нельзя.
Хоть Сила и клокотала внутри, рвалась на волю.
Нельзя.
Ибо раз выпустив внутреннюю мощь, не загнать ее обратно. Часто такое заканчивалось развоплощением рискнувшего пойти на подобное. А я еще хотела жить, я еще верила, что чудо случится, и я смогу спастись.
– Спящие, взываю к вам, – начала я ежедневную молитву.
Я пробормотала положенные десять неизменных строк, после страстно взмолила о спасении и пообещала все, что у меня было, отдать им взамен.
Внутри ярилась Сила, возмущенно обжигая края души.
Нельзя. Нельзя даже толику взять. Ибо ведьма может колдовать без вреда для себя и окружающих лишь посредством амулетов и зелий. Окунуться в потоки магии, пронзающие мир, будто полноводные реки, означало одно – развоплощение.
А я еще верила, что чудо произойдет.
Все ждали сегодняшнего вечера. Все, кроме меня. Потому что я та, чья кровь прольется на жертвенном камне, едва дневное светило скроется. И бесполезно молить его идти по небосводу медленнее, время неумолимо. Скоро за мной придет смерть. Я уже слышала ее глухие шаги, я уже чувствовала ее обжигающе ледяное дыхание на своем лице.
До хруста сжала пальцы в кулак и стукнула по промерзшему окну, желая разбить его на осколки. Пусть ворвутся эти твари! Все лучше, чем идти, словно неразумная скотина, на закланье. Ненавижу!
Ненавижу мачеху за то, что обманом выманила меня из родового замка и продала в Обитель. Ненавижу настоятельницу, за то, что каждый месяц отправляет под жертвенный нож невинную девицу и фанатично считает, что этим спасает мир. Ненавижу отца! За то, что умер и не смог меня защитить…
Слезы полились из глаз, взор помутился. Но, даже не видя, я чувствовала страшный алчущий камень, стоящий ровно посреди огромного зала. Его нутро пульсировало, ярко-красный алмаз горел словно кровоточащее сердце. Его не увидит обычный человек, лишь те, кто способен чувствовать незримые нити Сущего, могут узреть его. Владеющие хоть толикой Силы могут ощутить идущий от алтаря вечный голод, и лишь те, в ком проснулась магия, услышат утробный зов, нетерпеливый, угрожающий. Скоро, совсем скоро на алтарь прольется горячая кровь и на короткое время его глас утихнет…
Обычные люди не почувствуют ничего этого, но они тоже не смогут долго продержаться возле алтаря. Тяжелая давящая тишина заставит их дышать реже. Монотонный тихий гул, вскоре приходящий на смену тишине, заставит их до боли кусать губы, доведет до страха, пронзающего насквозь, выворачивающего наизнанку. Часто после нескольких часов, проведенных подле алтаря, люди теряют разум и могут лишь поскуливать, словно бездомные псы, прося пощады.
Спящие боги давно уже не отвечают на мольбы людей, и некоторые даже начали роптать против верных прислужников Спящих, призывать остальных разнести по камешку Обители. Но большинство все же верит в то, что боги скоро пробудятся и уничтожат Ту Сторону, ввергнут в первозданную тьму скверну, изведут тварей, уже более двух сотен лет наводящих ужас на всех живущих и дышащих. Большинство знает, что настоятельницы Обителей могут достучаться до богов и даже получить отклик. И все стараются не задумываться о том, посредством чего настоятельницы добиваются отброса существ, выходящих из мрака.
Зло вытерла слезы и окинула взглядом мрачное помещение. Обошла зал по кругу, стараясь не обращать внимания на трепещущееся сосредоточие, которое по мере моего приближения начинало пульсировать все сильнее и сильнее.
Огромная зала, одно овальное окно с решеткой и двустворчатая дверь, в которую меня втолкнули сегодня утром, не позаботившись о том, чтобы снабдить меня подходящей одеждой. Я зябко обхватила себя руками. В ритуальном зале не топили, здесь царствовал холод, пробирающий насквозь, проходящий через несколько слоев кипенно-белого подола. Тонкий корсет словно бы и не существовал вовсе. Было бы интересно посмотреть на себя в зеркало, а так я лишь могла видеть расплывшееся отражение в оконном стекле. Через него нельзя было смотреть долго, как знать, возможно, по ту сторону окна будет стоять тварь, умеющая внушать мысли, и человек, ведомый им, пойдет прямо в распахнутую пасть, имеющую три ряда тонких игольчатых клыков.
Последняя мысль заставила меня улыбнуться, лицо едва не свело судорогой от забывших свою работу мышц лица. Сколько я уже не улыбалась? Месяц? А, может, год? Ровно столько нет в живых моего отца.
Улыбнулась я от мысли, что еще способна опасаться тех существ, которых в бесчисленном множестве
