руки, точно раненая птица, лежала Циля. Черный локон, насквозь пропитавшись бурой кровью, намертво прилип к правому виску. Проглотив рвущийся из горла крик, Лёнчик припустил в сторону вокзала…
Бабка Домна в это время, завернув очередной пирожок в газету, протягивала его покупателю:
– Кушайте на здоровье!
Торговля шла бойко, и Лёнчик не захотел путаться у бабушки под ногами.
Он сделал было шаг в сторону здания вокзала, где над дверью красовалась табличка «Милиция», но потом передумал и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, побежал искать Чеку. Лёнька нашел его сидящим по-турецки в тени раскидистого ореха. Перед попрошайкой на земле лежал видавший виды картуз. Картуз пока еще был пустым, но это ненадолго: какой-нибудь сердобольный прохожий обязательно опустит туда пару монет.
Голова Чеки безвольно свисала на грудь – видимо, он спал.
– Дяденька! – позвал Лёнька. – Эй!
Чека и ухом не повел.
Лёнька подошел поближе и тронул спящего за плечо.
– Дяденька Чека, вставайте!
– А-а, Лёнчик! Чего тебе?
– Там, в кустах, Циля мертвая лежит.
– Ты чего мелешь, дурачок?
– Ей-богу! – Лёнька чуть не заплакал от того, что ему не верят.
– А ну, веди до Цили…
Над Цилей уже кружились жирные привокзальные мухи.
Чека наклонился над женщиной, приложил ухо к ее худой груди:
– Слава богу, дышит… Беги скорее до бабки!
Лёнчик будто только этого и ждал – сорвался с места, словно скорый поезд.
– Баба, баба, – зашептал он в ухо бабе Домне.
– Пирожки, горячие пирожки… Чего тебе, Лёнька?
– Ба, там Цилю убили.
– Ой… Окстись! Как убили?
Бабка выронила из рук пирожок и уставилась на Лёнчика.
– Фи-и! – возмутилась солидная дама, которой предназначался пирожок.
Бабка подняла оброненный товар, машинально вложила даме в руку:
– Я быстро, одна нога тут, другая – там!
Домна схватила внука за руку:
– А ну, геть до Цили!..
Лёнчик только однажды в жизни почувствовал присутствие смерти – это было тогда, когда хоронили мамку.
Сколько он ни пытался, но вспомнить похороны не мог. Только ощущение чего-то непостижимого, неуловимого, а потому и страшного навсегда въелось в детскую душу. После похорон бабка Домна чаще, чем прежде, сажала Лёнчика к себе на колени и целовала, целовала, целовала… Лёнька соскальзывал с бабкиных колен и падал в подол широкой юбки. Баба Домна двигала ногами туда-сюда, и казалось, будто Лёнька качается в люльке…
– Божечки мои! – причитала бабка над Цилей. – Кто ж тебя так, девонька?
– Да не причитай ты так – живая она, – успокоил бабку Чека отрезвевшим голосом.
– Так чего ты стоишь остолопом? Беги за помочью…
И Чека, словно послушный мальчишка,
