язык музыкального жеста: сознание человека было разбужено именно звукосферой, а не чем-то иным, способен «разговорить» немую ноосферную бесконечность. «После тишины лучше всего невыразимое способна выразить музыка», по мнению Олдоса Хаксли. В той же мере, как поэзия явилась началом прозаической речи, так и музыка, отражающая жизнь чувств и жизнь духа, стала началом экзистенциального Жеста, органически сопряженного с мыслью. Отсюда генератором всякой помысленной идеи становится ее мелодический посыл, идущий из физического космоса как вечного, надвременного, надъязыкового обиталища вселенского порядка, каждый данный момент преодолевающего панхронный хаос.
Если дискретное состояние реальности передает обыденный язык, то фундаментальное состояние мира на «свернутом» уровне может быть описано лишь неким абстрагированным музыкоязыком – едва осязаемой музыкальной плотью, еще точнее сказать, ее духом. Не отстает от нее и поэзия, поскольку из первозданной стихии язык сохраняется только в ней. И мышление, и поэтическая речь когда-то возникли из «первопоэзии», которая ближе к начальной речи, чем любой другой способ выражения мысли.
Для постоянного поддержания креационной плазмы ментального конструирования она, соответственно, учредила далее специфические логико-лингвистические коды и шифры, помогающие штамповочное производство умственных артефактов поставить на поток, а заодно удвоить и утроить геномную информативность на обеих взаимореплицирующихся «спиралях» одновременно: глубинной интенциональной и поверхностной исполнительской.
Тем самым культура стала матричным программатором информационного моделирования мира уже на исходном рубеже культуростроительства через ритуальное сознание коллектива перволюдей в повторяющихся архетипических семиообразах доглагольной и даже доязыковой презентации. При этом она не отменяла понимание культурных прафеноменов именно и исключительно как семиознаков, несущих на себе информацию в виде новых версий онтологий зачаточного культурознания и всякий раз преодолевающих гравитацию обыденного разума.
У наших предков, как и у детей, мир физический и мир мысли составлял в тот момент, впрочем, как и теперь в постмодернизме, единый партипационный магический комплекс, когда «мысль оттесняет наблюдения и наблюдения оттесняют мысль», как выразился о переменчивой динамике детской психики Ж. Пиаже, так как неразвитый человек-ребенок является «рабом прямого восприятия».
Такому постоянному мысленному противостоянию, на практике учреждающему и воспитующему творческое сознание, способствовала конститутивная роль ритуала в первобытной культуре. Ритуал – это многотысячелетний «тренажер» ума и сердца, символьного языка и понятийного мышления, дихотомически раскалывавший всякий раз духовную человекосущность на «до» и «после», на земное и сакральное, на «жизнь» и «смерть», на действительную
