к столу, сел, забарабанил пальцами по бумагам. На самой верхней стояла размашистая подпись цесарины.
– Выпейте со мной, Белта. Уж вы-то теперь должны выпить…
Стефан никогда не думал, что сможет испытывать такую открытую мстительную радость из-за смерти человека. Не думал, что будет почти восхищаться матереубийцей. Но сейчас он испытывал лишь темное торжество, будто все, что он не давал себе здесь не только высказать – почувствовать, – собралось, выплеснулось на поверхность души.
– Она танцевала, – сказал цесарь дрогнувшим голосом. – В ее возрасте… глупо. Нельзя танцевать.
Стефан заметил наконец его остановившийся взгляд, дрожащие руки, рассеянно трогающие то один предмет, то другой, словно желая убедиться в их реальности.
Князь Белта подлил ему в бокал рябиновки, прищурился, чтобы увидеть, что именно написано в бумагах.
– Она сказала, что мне нужно поправить здоровье, – чуть извиняющимся тоном объяснил Лотарь. Собственно, в указе об этом и говорилось: «Сейчас же покинуть Цесареград и удалиться для поправки здоровья в приют святого Лотаря…»
В этот момент Левое крыло ожило, зазвучало. Стук каблуков, возбужденные голоса.
– Ваше… высочество, на вашем месте я бы немедленно сжег эти бумаги, – сказал Стефан. Он чувствовал себя странно – при чужом дворе вдруг оказаться заговорщиком. Новоиспеченный цесарь Остландский его, казалось, не слышал вовсе.
– Я сказал ей, Белта, – проговорил он с призрачной улыбкой, – я сказал: страх погубит вас, матушка, а не я… Так ведь и оказалось.
Выходит, они виделись наедине. Какие-то остатки материнского чувства заставили ее самой сообщить Лотарю об изгнании, а не передавать через слуг или, хуже, объявить при всем дворце. Они виделись наедине, последняя аудиенция, мать и сын – и золотые решетки дворца вокруг. У наследника был только один шанс, и он им воспользовался… Или не он сам? Вряд ли цесарина стала бы брать питье из его рук. Кто-нибудь из слуг, из тех, кому грозило сопровождать Лотаря в ссылку…
– Ваше… величество! – Левое крыло ожило – впервые за столько лет, и жизнь подступила вплотную к дверям. Сам себе удивляясь, Стефан схватил со стола указ, изорвал и бросил в камин. Цесарь только проводил его глазами. Стефан отошел от камина и встал у кресла Лотаря.
Через несколько мгновений в дверь постучали. На пороге стояло несколько придворных, все приближенные… видимо, теперь уже покойной. За ними – дрожат, мечутся пятна факелов…
– Ваше… – начал один из них, скользнув взглядом по камзолу Лотаря, и замялся, не зная, как обращаться. – Ваше высочество… Мы пришли к вам, чтобы сообщить…
– Не трудитесь, – чужим, постаревшим голосом произнес Лотарь. – Она умерла, я знаю.
– Откуда же?
«Матерь добрая, да что ж он делает?»
Кажется, и Лотарь унаследовал семейное безумие, и вот теперь оно проявляется.
– Как
