енный пуховик. Пуховик был хороший, поэтому снизу тоже было тепло. Трубы были укутаны какой-то тканью, а сверху обернуты плотной бумагой. Она шуршала при каждом движении, но звук был негромкий, и к нему можно было привыкнуть. Подвал был почти сухой, но откуда-то все равно пахло гнилью. Вверху находилось маленькое окошко, но стекло на нем было мутное, а сверху еще и прикрыто решеткой. Он увидел его, когда глаза стали немного привыкать к темноте. Оттуда все же пробивалось некое подобие света. Мужчина сделал предположение, что уже наступает утро.
Он не знал, бывают ли здесь люди, поэтому решил на всякий случай не задерживаться в этом месте. Мужчина встал, насколько это возможно в темноте, почистил одежду. Хотелось есть и пить. Впрочем, пока еще вполне можно было терпеть. Правда, отлил он прямо здесь, в уголке подвала: все равно возвращаться сюда больше он не планировал.
Назад человек вышел таким же путем, как и пришел сюда минувшим поздним вечером. Толкнул посильнее дверь, с которой накануне сорвал хлипкий замок и вышел на улицу, аккуратно прикрыв ее за собой. Светало. Мороз щипал щеки и уши. «Градусов 12-13», – прикинул мужчина и посмотрел на часы. Часовая стрелка приближалось к восьми. Он огляделся. Перед ним была небольшая и непонятная промзона. Некоторые строения были явно заброшены. Но кое-где теплилась какая-то жизнь. На окнах виднелись занавески. Откуда-то пробивался дымок. Понять, что это такое, не представлялось никакой возможности, впрочем, ему это и не было нужно. Мужчина прошел вдоль здания. Слева вдали виднелись дома. Судя по всему, окраина городка или поселка. К нему вела дорога, но свежих следов шин видно не было. Рядом с ней шла лесополоса. Человек поежился, но после секундного раздумья шагнул в снег, стараясь на всякий случай скрыться за стволами голых деревьев.
Для бродяги он был одет вполне прилично. Теплый черный пуховик, джинсы, высокие ботинки, черная шапочка почти до самых глаз. Все теплое и добротное. А главное – не бросающееся в глаза, не выделяющее его из общей массы.
Накануне вечером ему пришлось выбираться из Москвы. Как ему удалось это сделать, он и сам не мог объяснить. Скорее всего, сработал фактор быстроты. Он спустился в метро, выбросил в урну мобильный телефон, вышел на первом попавшемся вокзале, сел в первую пригородную электричку, проехал час с небольшим и вышел, не доезжая до первого большого города на пути. На станции он перешел пути и по целине в темноте, ориентируясь лишь на дорожные огни где-то слева, добрался до угрюмых строений. Пошел вдоль одного из них, внешне заброшенного, но не потерявшего еще приличного облика. Увидел дверь в подвал и неожиданно для себя сорвал хлипкий замок. С подвалом ему случайно повезло. Здесь бы его точно искать никто не стал. Ну, по крайней мере, пока. И ему удалось передохнуть и выспаться. Только вот что делать дальше, он пока еще абсолютно не знал.
Глава первая.
Я родился в Москве в середине семидесятых. История моего появления на свет мне достаточно известна и никаких тайн не содержит. Хотя она, да, впрочем, и все мое детство отличается от историй миллионов советских детей, появившихся на свет в среднестатистических семьях. Мой отец был известным советским писателем. Вернее, не так. Он был глыбой социалистического реализма, гигантом отечественной официальной литературы. Да и внешне он производил впечатление глыбы – повыше среднего роста с квадратными плечами, полуседым буйным чубом и пронзительным взглядом из-под жестких бровей. Когда я появился на свет, ему уже было за пятьдесят, поэтому молодым я его, естественно, не знал. Отец был официально женат, но в то же время являлся и известным любителем женского пола. Жена его, Клара Алексеевна, о его интрижках знала и относилась к ним равнодушно. Или пыталась делать вид, что ей все равно. Мол, любит он только ее. И система эта до определенного времени работала.
Матерью моей была эстонская баскетболистка. Во времена общего Союза она была на сборах под Москвой в составе какой-то сборной. Рядом на даче жил отец. Каким-то образом они познакомились, и отцу удалось сделать так, чтобы она его полюбила. Хотя бы на время. Она была младше его лет на тридцать, высокая (а какая же еще?) длинноволосая светлая шатенка. И получилась так, что забеременела от классика советской литературы. Вся эта история не то чтобы афишировалась, но и не была скрыта под завесой тайной. Мать решила рожать и на какое-то время прервала свою карьеру. Отец, по его словам, всячески ей все это время помогал и даже собирался дать мне свою фамилию, но она отказалась. Только взяла при регистрации его отчество. Так я стал Виктором Георгиевичем Лаасом
Родился я в Москве и какое-то время меня растили моя эстонская мамочка со своей московской подругой. А потом вдруг баскетболистка решила возобновить карьеру, и просто привезла меня полугодовалого на квартиру к отцу и передала с рук в руки. Первое время Георгий Иванович был, мягко говоря, не слишком рад такому положению дел и сильно возмущался. Но произошло чудо: он полюбил меня, своего сына. А потом произошло и второе чудо: меня как родного полюбила и Клара Андреевна. И когда через два года родная мать решила снова забрать меня, на этот раз в Таллин, они просто-напросто отказались возвращать ей ребенка.
