ему, что на столичном бале на нее обратил внимание сам губернатор. Что одна ее часть видела его сальные глаза, его брыли, лежащие на высоком воротнике, а другая ее часть жадно ловила каждое его слово. Губернатор изнутри сиял таким светом, что никто не мог противиться ему. Не смогла она противиться и тому, что губернатор, прознав о ребенке, приказал ей избавиться от него.
Исбытков тогда сказал, что это все не важно. Он снова сделал предложение и говорил, говорил о том, что никакой вины в содеянном у Белопольской нет. Что это все проклятая сила, которой такие, как он, наделяют таких, как губернатор.
Она снова отказала. Исбытков даже не слышал, что она говорит, он смотрел на пустую оболочку, оставшуюся от любимой женщины. Тогда он и поклялся, что никогда больше он не будет соучастником двойного убийства. Одного физического, унесшего жизнь нерожденного ребенка, и одного духовного.
Молнии обрушились на пшеничное поле таким каскадом, словно Зевс выдал каждому из несуществующих олимпийских богов по десятку снарядов. Исбытков впитывал их одну за другой, чувствуя, как наполняется изнутри силой. Будто он был воздушный шар, который надувают не легкими, но ураганами, тайфунами и смерчами.
Он цеплял кончик молнии усилием воли, подсекал, точно умелый рыбак, и втягивал в себя.
Всё вокруг окрасилось синевой.
Потом раздался гром. Такой силы, что земля тряслась, такой мощи, что кости содрогались, словно рельсы под многотонным локомотивом, такого величия, что на секунду показалось – теперь есть в мире только этот грохот и ничего более.
Исбытков упал без сил, раскинув руки в стороны.
Тучи продолжали наползать друг на друга, словно океанские волны. Молнии продолжили бить, озаряя внезапно обмякшее тело синими всполохами. Земля продолжала трястись, как от извержения вулкана.
Исбытков потерял сознание, пробуя подцепить еще одну молнию усилием воли.
Утром следующего дня Исбытков пришел в себя в интересной компании. Вокруг него столпились коровы, разглядывающие его добрыми, счастливыми глазами.
– А ну пошли отседова! – раздался чей-то хриплый окрик и звук щелкающего бича.
Пастух помогал Исбыткову подняться на ноги, охая и цокая.
– Лишку хватили вчера, да, батюшка? – Пастух заглядывал Степану Федоровичу в глаза.
– Лишку, мил человек, лишку, – соглашался Исбытков.
Позже, когда Степан Федорович уже трясся в бричке в направлении города, он раз за разом заглядывал внутрь себя, чтобы понять – осталось ли в нем что-то от Озарителя? Тем вечером на скамейке Велена успела ему шепнуть, что Озарители, вобравшие в себя слишком много молний, не погибают. Они меняются, а как именно – предстоит узнать самостоятельно.
Внутри было пусто. Так пусто, как никогда в жизни. Первым воспоминанием Исбыткова было такое: он сидит на коленях у матери, за окном бушует гроза, а он, двухлетний ребенок, хохочет и бьет в ладоши.
