вынужденного ночлега Вашек дал мне пражский адрес и рекомендательную записку к своим знакомым. Сергею, конечно же, мало улыбалось еще один лишний день разъезжать по территории комплекса с неаккуратно заправленной рубашкой, а главное – без кофейного допинга. Засунуть кипятильник в розетку он бы еще смог, а вот вовремя его вытащить – целая проблема.
До Праги я домчал быстро и с комфортом, особенно из Брно, обозревая с высокого сидения Икаруса, как из самолета, с любовью обустроенную землю, пожалованную маленькому народу тысячелетие назад, дивясь гладкости разрисованных дорог и тому, что за три часа пути меня ни разу не склонило к дреме. Только здесь, в дороге, я понял, как устал почти за две недели от занудства Сергея, от утомительного санаторного распорядка, где все время куда-нибудь было нужно спешить, от почти ежевечерних умничаний с зацеллофаненными, прижимистыми европейцами, давно поделившими мир на черное и белое и, в общем-то, довольно скучными со своей местечковой самодовольной правдишкой. Я полагал, что быстро управлюсь с делами и остаток дня и вечер пошатаюсь по столице, любуясь достопримечательностями, как белый человек, с баночкой пивка, ни от кого не завися и никуда не спеша. Переночую у знакомых Вашека, а рано утром, первым автобусом, уеду в Годонин. Не умрут мои инвалиды.
Утренняя Прага спросонья еще хмурилась. Ночью прошел сильный дождь, и кое-где налет скользкой грязи покрывал асфальт. Было немного зябко в моей легкомысленной футболочке, но уже разъяснивалось, и из-за рваных недружных туч все настойчивее пробивало солнце. Я узнал у народа дорогу к центральной Вацлавской площади и, не спеша, поминутно останавливаясь у какой-нибудь прозеленевшей древности, побрел в указанном направлении. Вскоре вышел на прямоугольную, с памятником, фонтаном и трамвайной линией посередине, площадь, которая и оказалась – Вацлавской.
Потолкавшись у столиков с сувенирами и сладостями, что скучковались на тротуаре у выхода на площадь, я направился было на поиски национального банка, но метров через десять набрел на палатку с жареными шпикачками и кружковым пивом. Пройти мимо я, разумеется, не мог, поскольку утром не позавтракал, и взял порцию на картонной тарелочке со сладкой горчицей и две кружки пива. Жмурясь на солнышко, я запивал настоящие чешские шпикачки настоящим чешским пивом и очень нравился самому себе: такой крутой, с трехдневной седой щетиной на щеках, в джинсиках, модной футболочке и кучей баксов в кошельке.
Потеплело. На хорошем, как мне казалось, английском я спросил дорогу у молоденькой женщины и вскоре оказался перед внушительным зданием старой постройки, которое могло быть только банком и ничем более. Я сверился с надписью на фасаде и толкнул дверь.
При входе на лестницу мне откозыряли двое полицейских, мол, чем можем быть полезны. Я вытащил из бумажника испачканную купюру и стал с ними объясняться, в основном, жестами. Сплошное обаяние, я всем своим видом хотел показать, что скрывать мне нечего, никакой я не мошенник и не мафиози, а просто завалялось у меня в кармане сто долларов, нигде их не принимают, потому что испачканы, пришел,
