первый раз, я, желая его ободрить, сказал:
– Не переживай. Не все же тебе выигрывать. А этот словак, соперник, все-таки сильный.
– Кто?! Сладечек?!! – Сергей отчаянно смотрел на меня со своей коляски. – Он у меня вот где был! Понимаешь? Я зевнул, отдал качество.
Он махнул рукой и отвернулся от меня, как обидевшийся ребенок.
В другой раз он проиграл двадцатикратному чемпиону мира, деликатнейшему и остроумнейшему поляку Богдану Шидловскому. У шестидесятилетнего Богдана была редкая генетическая болезнь – атрофия мышц. Монументальный в своей неподвижности, он добродушно и мудро взирал на мир со своей электрической коляски, управлять которой можно было пальцем одной руки. За монументальность Сергей прозвал его «генералом». На мой взгляд, довольно метко.
– Ласло, посмотри, – насиловал он шахматной доской Гуляша уже в номере, – это полностью моя игра. Пойди я здесь на а5, и ему деваться некуда. А я с какого-то хера на н8 поставил. На пятом часу игры голова, понимаешь, совсем не варила. Мне уж потом сам Богдан говорит: «Сергей, почему ты на а5 не поставил, твоя игра была».
В дни проигрыша у нас был траур. Мы никуда не ходили, никого к себе не приглашали, а вечеряли дома за бутылкой рома при открытой лоджии с видом на ночную задумчивую природу. Гуляш пить с нами категорически отказывался, ссылаясь на здоровье, да мы особо и не настаивали и болтали вдвоем до поздней ночи. Впрочем, болтал, в основном, один Сергей. Он оказался редчайшим представителем многочисленной группы болтающего человечества. А поскольку я с рождения принадлежал к малочисленной группе слушающих, на наших посиделках устанавливалась полная гармония. Сергей рассказывал большей частью о своей доинвалидной жизни: учебе в военном училище и службе в пограничных войсках. В своих рассказах был уж слишком откровенен и себя не щадил, как будто речь шла вовсе не о нем, а о человеке из другого, затерянного в далеком прошлом, мира – молодом, тренированном, еще не имеющем представление, что где-то делают инвалидные коляски и кому-то они нужны, патологически самоуверенном, честолюбивом, с одинаковой легкостью совершающим как благородные поступки, так и подлости. Слушая Сергеевы истории, я никак не мог отделаться от мысли, что в его лице армия потеряла хорошего профессионала рангом никак не ниже генерала. В силу данного природой таланта и любя служивое дело, Сергей легко вникал в его тонкости, а здоровье позволяло ему работать по двадцать часов в сутки. К тому же он был умным карьеристом и, как хороший шахматист, просчитывал свои действия в этом плане на несколько шагов вперед.
Сергей был хорошим рассказчиком, наверное, поэтому его пограничные истории я слушал весьма заинтересованно. Иногда, правда, мелькало сомнение в их достоверности, но он вдруг вытаскивал на свет Божий такую подробность, деталь, которую, это было очевидно, не выдумать. Запомнился рассказ про дачу ЦК компартии Латвии. Территория этой дачи была расположена в районе пограничной заставы, где шестнадцать лет тому назад служил старший лейтенант Сергей Калашин. Когда туда, обычно
