оранжево-золотистое облако пыли над заводом. Когда дует северный ветер, все это облако наваливается на нас, и тогда мы выгоняем всех бойцов из землянок, так как немецкой передовой не видно, а они, сукины сыны, могут ударить под шумок.
Но, в общем, спокойно, только минометы работают да наша артиллерия с того берега. И мы сидим у своих землянок, курим, ругаем немцев, войну, авиацию и тех, кто ее придумал: «Посадил бы я этих изобретателей Райтов в соседнюю щель – интересно, что бы запели», – и гадаем, когда же свалится последняя труба на «Красном Октябре». Позавчера их было шесть, вчера три, сегодня осталась одна – продырявленная, с отбитой верхушкой, стоит себе и не падает назло всем.
Так проходит сентябрь.
Идет октябрь.
Меня вызывают из «Мрамора» по телефону к «тридцать первому» – командиру полка майору Бородину. Я его еще не видал. Он на берегу, где штаб. Во время высадки ему помяло пушкой ногу, и на передовой он еще не бывал.
Я знаю только, что у него густой, низкий голос и немцев он почему-то называет турками. «Держись, Керженцев, держись, – гудит он в телефон, – не давай туркам завод, понатужься, но не давай». И я тужусь изо всех сил и держу, держу, держу. Временами и сам не понимаю, почему еще держусь, – с каждым днем людей становится все меньше и меньше.
Но сейчас это позади. Третий день отдыхаем. Даже сапоги снимаем на ночь. Надолго ли только.
Впрочем, чего гадать. Захватив Валегу, иду на берег.
Майор живет в крохотной, как курятник, подбитой ветром землянке. Немолодой уже, с седыми висками, добродушно-отеческого вида. В одном сапоге и калоше на другой ноге, пьет чай с хлебом и чесноком. Покряхтывает. Такие любят детей. И дети их любят. И мешают им, и теребят, и заставляют раскачивать себя на коленях.
Майор внимательно слушает меня, шумно отхлебывая чай из большой раскрашенной кружки. Здоровой ногой отодвигает стоящий рядом стул. Протягивает большую мягкую руку.
– Вот ты какой, значит. А я почему-то думал, что большой, косая сажень. – Голос у него вовсе не такой раскатистый и тяжелый, как в телефонной трубке. – Чаю хочешь?
Я соглашаюсь: давно не пил настоящего чая.
Ординарец приносит чайник и чашку, такую же большую и пеструю. Складным ножом отрезает ломтик лимона. У меня даже слюнки текут. Майор подмигивает маленьким, глубоко сидящим глазом:
– Видишь, как живем? Не то что вы на передовой. Лимончиком встречаем.
Некоторое время мы молча пьем чай, похрустывая сахаром. Потом майор переворачивает кружку кверху дном, кладет на нее крохотный оставшийся кусочек сахару и, отодвинув в сторону, аккуратно сметает со стола крошки.
– Ну, так как же у тебя там? А, комбат?
– Да ничего, товарищ майор, держимся пока.
– Пока?
– Пока.
– И долго, ты думаешь, это «пока» протянется?
В голосе его появляется
