перья, и Гарриет замутило, когда она заметила блестящие красные петельки, похожие на красную зубную пасту.
Дрожа от волнения, Гарриет уперлась коленями в горячий асфальт.
– Тише, – прошептала она, протянув к птице обе руки, – тише-тише, не бойся…
Но до смерти перепуганный дрозд, глядя на нее черными злыми глазками, в которых так и горел страх, по-прежнему бился и барахтался в битуме. Гарриет подсунула руки под птицу, стараясь как можно крепче ухватить застрявшее крыло и, уворачиваясь от второго крыла, которое шумно хлопало у нее прямо возле лица, дернула. Раздался ужасающий крик, и, открыв глаза, Гарриет увидела, что начисто оторвала птице крыло. Крыло так и осталось лежать в лужице битума – до абсурдного длинное, с торчащей наружу влажно поблескивающей сизой косточкой.
– Брось ее, брось! – слышно было, как кричит миссис Фонтейн. – Не то укусит еще!
Все, крыла уже не вернуть, поняла ошеломленная Гарриет, пока птица вертелась и трепыхалась в ее перепачканных битумом руках. На месте крыла осталась только пульсирующая, кровоточащая дыра.
– Брось ее! – кричала миссис Фонтейн. – Бешенство подхватишь. Будут тебе уколы в живот колоть!
– Скорее, Гарриет! – Эллисон теребила ее за рукав. – Скорее, отнесем ее Эди. – Но птица дернулась и обмякла в скользких от крови руках Гарриет, поникнув глянцевой головкой. Перья дрозда по-прежнему отливали яркой прозеленью, но черная зеркальная пелена боли и ужаса в его глазах уже потускнела, подернулась немым удивлением, ужасом неосознанной смерти.
– Да скорее же, Гарриет, – кричала Эллисон, – он умирает, умирает!
– Уже умер, – услышала Гарриет собственный голос.
– Эй, это что такое? – крикнула Ида Рью Хили, который, хлопнув дверью, влетел в дом с черного хода, пронесся мимо плиты, где взмокшая Ида мешала заварной крем для бананового пирога, промчался по кухне и с грохотом взбежал вверх по лестнице в комнату Гарриет.
Он ворвался в комнату без стука. Гарриет лежала на кровати, и пульс Хили, и без того учащенный, и вовсе разогнался, когда он увидел белую впадину ее подмышки, ее грязные загорелые ноги. Была всего-то половина четвертого, но Гарриет уже переоделась в пижаму, а ее шорты с майкой, скомканные и вымазанные чем-то черным и липким, валялись на коврике у кровати.
Хили отшвырнул их ногой, пыхтя, шлепнулся на кровать, в ногах у Гарриет.
– Гарриет! – От волнения он едва мог говорить. – В меня стреляли! Кто-то стрелял в меня!
– Стреляли? – Дремотно скрипнули пружины, Гарриет перекатилась на другой бок, поглядела на него. – Из чего?
– Из ружья. Ну, то есть стреляли почти в меня. Понимаешь, я там сидел, на берегу, и вдруг – пиу! – вода во все стороны. – Он что было сил замахал руками.
– Как это – стреляли почти в тебя?
– Ну, правда, Гарриет, я не вру. Пуля просвистела прямо у меня
