чил Татьяне бандероль, переданную по отцовской просьбе. Фирменный конверт службы доставки, покоившийся на журнальном столике, вызывал странное чувство, точно древний ритуальный клинок завернули в подарочную упаковку.
– Да, – Татьяна приняла входящий. – Говори по-русски. – Она поморщилась и кивнула, точно собеседник мог её видеть.
– Я помню, – Татьяна встала, не отнимая телефон от уха, прошла на кухню, периодически поддакивая в трубку. – Да, получила, – в голосе девушки звучали нотки раздражения. – Не передумала. Пока.
Она завершила звонок, вынула из холодильника графин с апельсиновым соком, выжатым накануне, наполнила стакан. Сделала несколько глотков. Прохладный напиток с мякотью показался горьким и невкусным.
Остатки сока выплеснулись в раковину, стакан отправился в нутро посудомоечной машины. Она завершит начатое, и покончит с прошлым. Она не просила о своём даре. Магия интернета и денег, вкупе с бешеным ритмом ночной столицы, весомей полузабытых песнопений и плясок.
***
Барабанная дробь просыпалась горстью сухих горошин. Грянули трубы. Марш Дунаевского наполнил цирковой манеж до краёв, перелился через бортики, затопил зрительный зал.
Звукорежиссёр Толя своё дело знал. Коркы заворчал, покосившись на шамберьер – хлыст на длинной рукояти – в руке Николая. Пахло конским потом: только что выступили акробаты-наездники.
Пространство вибрировало от низких частот, мелодия плавно затихала. Николай с бурым медведем замерли у края манежа одновременно с последним аккордом.
«Дамы и господа – раздался из усилителей идеальный баритон шпрехсталмейстера – циркового конферансье. – Позвольте пригласить на сцену… – на несколько секунд воцарилась тишина, словно и не было никакого аншлага. – Ле-еесничего и его друга, бурого мишку Ко-ооркы!!!»
Звуковик вновь не оплошал. Зрительный зал, сокрытый за ослепительным серебром софитов, взорвался овацией. В идеально отработанном действе не было ничего лишнего. Каждая деталь, каждый жест, каждая нота и каждая тень, работали на публику.
Николай, облачённый в костюм а ля Питер Пэн, шагнул на манеж вместе со своим четвероногим партнёром, поприветствовал толпу небрежным кивком и резко поднял руку с зажатым в ней шамберьером: «Встань, пожалуйста, друг мой!»
…За два года дрессуры команды въелись в шерсть, проникли в кровь, как болезнетворные бактерии, лишили воли.
Встань. Пожалуйста. Друг. Мой.
Короткая, рубленная фраза, звучала по несколько часов к ряду, сопровождаемая ярким светом. Снова и снова. Усиленный микрофоном голос не давал покоя, от него не спрятаться, не отвернуться.
Встань. Пожалуйста. Друг. Мой.
Пытка светом и голосом длилась вечность. Растерянный и оглохший бурый медведь в отчаянье подымался на дыбы. «Вырубай, Толя!» – человек в одежде цвета летней травы махал рукой и скалил зубы в улыбке.
Эти зубы такие слабые. И когти на его пальцах не намного опасней укуса мошки. Он близко, на расстоянии прыжка, но до его горла не достать. Крепкие жёлтые клыки не сладят со стальными прутьями.
Если Коркы упрямился, то получал тычки длинной палкой с искрами, трещавшими на конце. Запах озона перебивала вонь палёной шерсти. Если Коркы справлялся, то ему швыряли ломоть мяса, но справлялся он не каждый раз…
Манеж блистал. Услыхав приказ встать, Коркы, так и не сумевший освоиться в хаосе, происходящем вокруг, споро поднялся на задние лапы и отвесил поясной поклон, чем вызвал новый шквал аплодисментов.
Он посмотрел на своего мучителя, ожидая подачки, но услышал новую команду. Медведь танцевал, жонглировал, ездил на велосипеде, вставал на голову.
Люди хлопали, дети смеялись, голос повелевал, музыка гремела. Каждый новый трюк ассоциировался с голодом, переводом в тесную клетку, побоями.
Раз за разом зверь поворачивался к человеку, стоявшему рядом, и следил за его ладонями. Время от времени, человек бросал ему крошечные сухие кусочки. Благодарность. Вкуса почти нет, но это не имеет значения. Имеет значение то, что нет боли. А это важнее.
Наконец наступил момент, который Коркы так ждал. Несмотря на свет, резавший глаза, медведь угадал команду по движению губ и выполнил её до того, как человек закончил говорить: опустившись на четыре лапы, он вошёл в клетку. Истязание прекратилось.
***
– Хорошо, – журналисточка улыбнулась. – А есть у вас какие-нибудь приметы? Вообще артисты, народ суеверный?
В гримёрке пахло сигаретами и спиртным. Николай закатил глаза, но спустя секунду ответил на улыбку. Все вопросы, как под копирку. Никакой фантазии. Спасибо, хоть девочку прислали ништёвую.
