или приступом сонливости. Пока Дельфина готовила все необходимое, я позволил себе лишь послеобеденную трубку гашиша, чтобы прочистить мозги, взбодрить разум и повысить восприимчивость.
Наш дом на Джерси выходил на Ла-Манш; окна глядели прямо на пролив. В тот вечер море завораживало: волны без устали бились о берег, заполняя тишину гневной музыкой. Море тоже изнывает от нетерпения и ожидания чего-то необычного, подумал я тогда.
И необычное случилось. Четвертый сеанс привел нас в ужас и восторг одновременно. Он оказался пугающим и прекрасным; приоткрыл дверь такой силе, что ни человек, ни зверь, ни сам Господь не могли помешать ей. Тем вечером иной мир распахнул нам свое пространство, он затянул в себя море, небо, звезды…
Он соблазнял и манил, и не в слабых человеческих силах было противиться искушению. Предложенный дар сломал мою жизнь – и твою тоже.
…Стена, отграничивающая прошлое от настоящего, треснула. Ветер, распахнувший окна гостиной одиннадцатого сентября тысяча восемьсот пятьдесят третьего года, соединил наше «сейчас» с невообразимым, немыслимым. Открылся проход.
– Коснитесь пальцами табурета, – велела Дельфина.
Шарль повиновался.
– Что бы ни случилось, не отпускайте руки, – продолжила она инструкции. – Франсуа-Виктор, как только ножки табурета сдвинутся, начинайте записывать. Один удар – «да», два удара – «нет». Помните, о чем я говорила: число ударов соответствует порядку букв в алфавите. Тщательно ведите записи; позднее мы все расшифруем.
Мы расселись, развлекающиеся игрой взрослые. Все испытывали любопытство, и только один из них ощущал желание настолько исступленное и яростное, что оно через эфир воздействовало на духов.
Как я надеялся, что это не обман и не ловкий трюк!.. Я отчаянно желал поговорить с той, что умерла. В последний день мемориальной недели, в годовщину смерти Леопольдины я страстно желал поговорить с дочерью.
– Откройте свой разум, – напутствовала нас Дельфина. – Впустите духов. Приветствуйте их, позвольте им говорить.
Миновала почти целая минута, покуда маленький табурет не зашевелился. Одна из ножек стукнула. Снова. И снова.
– Кто здесь? – спросила Дельфина, и возбуждение поднималось в ее голосе подобно пузырькам в бокале шампанского. – Ты здесь?
Тук, тук.
Мне никогда не забыть звук, с которым ножки постукивали по столу. Так стучат в окно ветви дерева. Хлопает дверь. Падает крышка шкатулки. Невинный звук, так мне тогда казалось. Как же я ошибался: ведь с каждым ударом в плодородной почве моего неспокойного рассудка прорастало семя безумия… Каждый удар нес злобу и вырождение; он развращал.
– Кто там? – вскрикнула, нервничая, моя жена.
Постукивания медленно следовали одно за другим. Франсуа-Виктор прилежно делал записи, но во мне крепла уверенность, что они хаотичны и лишены какого бы то
