себе эту мысль, как горящий уголек на голой груди за пазухой. А теперь, когда я его нашел, надо же было ему бесчестить мою сестру еще и ложью. Я не мог сдержаться. Сбросил его на спину и выбил ему по одному все зубы. И на каждом зубе спрашивал его, ну, скажи же, скажи, что ты с ней сделал. А эта скотина рыдала, как девчонка, и снова тебе давай врать, пока не понял, что я не собираюсь его отпускать, и говорит мне, да, мол, я убил ее. Но по-другому я ее не портил. Оставь меня, будь добр, и я отплачу тебе за полкрови сполна[7], как только вернемся. Только оставь меня, и я тебе клянусь, то, что положено по «Кануну», ты получишь. Тогда я ему говорю, Сирмо – это не половина крови. Ние мам. Ние мотр. Ние гьяк[8]. Оставь меня, говорит, я клянусь, я заплачу тебе за целую. Деньги рассыпаются в руках, дома становятся землей, сказал я ему, по гьяку, гьяку ветет ние витра[9]. По «Кануну» не так, говорит он мне. Ние вед чи йеми нани, Кануни нук зихет, отвечаю я ему, ниетер венд, ниетер томи[10]. Беру я и достаю из своего мешка прут, из тех, что у нас были для прочистки винтовок. Я наточил его накануне вечером, чтобы у него был острый конец, как у шампура. Сирмо умирала целых два дня. Если бы я мог, я бы и тебя так же долго убивал, говорю ему, но я попробую. И беру я, прутом протыкаю его легкие в пяти-шести местах, а затем поворачиваю его на бок, на одну руку. Биту нани и гьяк, сказал я ему, кур то гордес, то те хос ни копре[11]. Я сидел и смотрел, как он бьется, будто рыба, и пытается ртом хватать воздух. Пока он не захлебнулся и не сдох, много времени прошло, но мне опять показалось мало, потому что в это время единственное, что я видел, была Сирмо, как тогда, когда она мучилась в моих руках под палящим солнцем. А потом, как я и обещал, я оттащил его и закопал в куче лепешек. Его и все его вещи.
В батальоне, куда мы вернулись, я сказал командиру, что на нас наткнулись четы, которые искали кого-нибудь живого из своих, и что сильно нас побили. Я сам еле спасся, сказал я ему. А второго они взяли в плен, и кто знает, что теперь с ним случилось. Все знали, что он был моим другом, и у них никаких подозрений не возникло, даже расследования толком проводить не стали, потому что командир сам не хотел, чтобы ему влетело, потому что и он был тут замешан. Да и потом столько всего произошло, что он и сам не помнил, кого где убили. Один без вести пропавший на другом. Как лист в лесу.
Когда я вернулся в деревню, и все видели, какой я веселый, все думали, что это оттого, что я живым вернулся. Поэтому тоже, конечно, но еще и потому, что я сдержал клятву моей сестре. Я даже на могилу к ней сходил и рассказал ей все. Спи, Сирмо, сказал я ей. Покойся, мамочка. Я обо всем позаботился. Не переворачивайся больше там под землей. А на следующий день я заказал барана в таверне дяди-Ниды, созвал своих братьев, родителей, и мы все вместе праздновали, они думали, что мое возвращение. А там, глянь, увидел меня отец этой сволочи, подошел и говорит: а ты сына моего не видел там, где вы вместе были? Он вернется? Знаешь, где он? А я ему отвечаю, сын твой
отплачу тебе за полкрови сполна…«Канун» – свод древних законов и традиционных правил, которые регламентировали жизнь в арванитских общинах вплоть до недавнего времени. Главной отличительной чертой «Кануна» от других сводов обычного права является его официальная кодификация Лекой Дукаджини в XV веке. Этот факт придал ему статус полуофициального юридического документа. Вплоть до наших дней «Канун» действует в некоторых архаичных обществах Северной Албании, хотя в него и были внесены некоторые изменения, которые значительно повлияли на его изначальный облик. Одним из ключевых понятий, имеющих юридическое значение, в «Кануне» является «гьяк», то есть «кровь». Помимо всего прочего, он используется для обозначения «кровной мести», то есть вендетты, обязанность «отомстить кровью», а также как термин для определения юридического положения человека в рамках семьи или рода в целом. В случае убийства, даже непреднамеренного, семья жертвы имеет право и даже обязанность требовать отмщения за «кровь» члена своей семьи, пролив «кровь» убийцы или любого другого мужчины в семье. В некоторых случаях, например если убийство было непреднамеренным, может быть совершен выкуп «крови» путем денежного возмещения ущерба убийцей семье убитого. В случае убийства женщины, которая считается «половиной крови», согласно «Кануну», честь пострадавшей семьи восстанавливается исключительно с помощью денежного возмещения. Но это правило недействительно для преступлений сексуального характера (насилие): в этом случае честь семьи убитой женщины может быть восстановлена только пролитием «крови» убийцы. В арванитских общинах вопросы чести, связанные с «кровью», регулируются соответствующими предписаниями албанского «Кануна». Тем не менее арванитское обычное право никогда так и не было кодифицировано и не приобрело той юридической силы, которую имел «Канун» в албанских общинах. Следовательно, очень сложно проследить связи собственно арванитского и албанского свода правил, поскольку сходства в них могут объясняться как общим происхождением этих правил, так и параллельным развитием в двух сообществах, обладавших рядом общих характеристик.
Одна мать. Одна сестра. Одна кровь.
Но кровь, кровь остается навсегда.
В том месте, где мы сейчас, Канун не считается <…> другое место, по-другому и мы себя ведем.
А теперь захлебнись в крови <…> и когда подохнешь, я закопаю тебя здесь в навозе.
