полю, а второй поворачивало на холм, которого Кимитакэ почему-то не заметил.
На холме стоял особняк ― добротный, в два этажа, великолепно соединивший традиционную архитектуру с деталями, позаимствованными у европейцев. Классическая двускатная крыша ― но с немецкой черепицей, красной и добротной. Классического вида вход с бумажными стенами и дверь, что отодвигают вбок ― а перед ним щегольский английский почтовый ящик.
Уже с того место, где стоял Кимитакэ, можно было разглядеть, что почту забрали.
Значит, в доме кто-то живёт.
Школьник зашагал в ту сторону. Чутьё подсказывало: у тех, кто живёт в таких домах, пусть и построенных на дешёвой провинциальной земле, можно получить больше помощи, чем от крестьян, которые всю жизнь растят рис, а питаются чем придётся.
Кимитакэ подошёл к дому, поискал звонок. Но его не было. Вообще, вблизи было заметно, что дом понемногу ветшает: тут и там отходят доски, а над порогом повис едва различимый дух плесени. Кимитакэ осторожно постучал по пустому почтовому ящику, гадая, слышно ли его в доме. Потом набрался смелости, подошёл и просто сдвинул в сторону входную дверь.
Она была не заперта. Чего там ― она была даже закреплена плохо. И стоило Кимитакэ попытаться её сдвинуть ― дверь жалобно хрустнула и вывалилась из пазов.
Какое-то время школьник попытался втащить створку на место. Но створка упорно сопротивлялась и в конце концов оказалась неодолимой. Пришлось её просто прислонить, чтобы было не очень заметно, и только потом протискиваться внутрь.
– Я здесь!― осторожно произнёс он. Но ответа по-прежнему не было.
Перед ним была обширная и довольно запущенная гостиная, оформленная во всё том же старинном стиле, где тут и там проступали европейские веяния. Пахло сыростью. Интерьер, который житель Токио увидит скорее в кино, чем у себя дома: классический высокий пол, яма для жаровни посередине, а на стенах копии гравюр классической эпохи Хокусая.
Но при этом гравюр на стенах очень много, в манере европейских картинных галерей.
И каждая из гравюр изображала убийство.
Кимитакэ, словно завороженный, переводил взгляд со сцены мести сорока двух ронинов к изображению влюблённых, связанных красным поясом, что уже швырнули оземь свои плошки и сейчас бросятся в море с Острова Небесных Сетей ― чтобы потом соскользнуть взглядом на настоятель из дзенской притчи, что разрубил кота прямо на глазах у заспоривших монахов. Каждая гравюра по отдельности была может быть и не так страшна и обладала своим шармом ― но собранные вместе, они нависали, душили и едва ли не орали в уши, словно изливая на случайного гостя ощущение смерти и разрушения
Школьник уже почти придумал объяснение такой странной избирательности коллекционера, но тут за спиной послышалось.
– Рад тебя видеть, юный незваный гость!
Кимитакэ обернулся.
К доме приближался незнакомый
