оне, медленно движущемся по залитому дождем участку железной дороги в трех милях к западу от городка Бери-Сент-Эдмундс, расположенного в английском графстве Саффолк. Ей, неграмотной и не имевшей представления о мире девчонке с темными, как дождь, глазами, было шестнадцать лет; голодная, не евшая с позапрошлой ночи, она бежала без оглядки, не надев даже пальто и шляпы, потому что не знала, куда направляется и что ее ждет дальше. На шее у нее все еще виднелись следы пальцев бывшего нанимателя, на ребрах – синяки от его сапог. В животе она носила его ребенка, хотя еще не догадывалась об этом. Она оставила умирающего хозяина в ночной рубашке с торчащей из глаза заколкой.
С тех пор девушка не останавливалась. Когда она, спотыкаясь, вышла из-за деревьев и разглядела по ту сторону темнеющего поля приближающийся товарняк, то и не надеялась, что успеет добежать до поезда. Все же она каким-то образом перелезла через забор и под ледяными струями дождя пробралась через раскисшее поле, а потом принялась карабкаться по насыпи, то и дело поскальзываясь и падая в жирную грязь, пачкавшую ей юбки, но, даже несмотря на это, продолжая отчаянно царапать землю и упорно двигаться дальше.
В тот момент она услышала лай собак. Увидела, как из-за деревьев во тьме вырастают силуэты всадников, вереницей скачущих вдоль ограды вслед за мчащимися вперед черными псами. Всадники пришпоривали лошадей, пуская их галопом, и, когда она уже ухватилась за поручень вагона и из последних сил подтянулась, чтобы взобраться на площадку, послышался звук выстрела. Что-то мелькнуло перед ее глазами, она обернулась и увидела всадника в цилиндре – отца убитого ею мужчины, который с грозным видом поднялся в седле и перезаряжал винтовку. Не успел он прицелиться, как она бросилась внутрь вагона, зарылась в кучу соломы подальше от двери и, тяжело дыша, неподвижно лежала, пока поезд набирал скорость.
Должно быть, она заснула, а когда проснулась, ее волосы прилипли к шее, пол вагона по-прежнему с грохотом раскачивался, дождь лил через открытую дверь. В полутьме вырисовывались очертания перевязанных бечевкой ящиков с этикетками «Грин Кинг» и валявшихся на соломе деревянных досок.
Но, помимо этого, в стороне она увидела что-то еще: какое-то синеватое мерцание, похожее на всполохи далеких молний. Сначала Элиза приняла его за свет лампы, но когда подползла поближе, то выяснилось, что это не так. На соломе лежал спящий ребенок. Мальчик.
Элиза запомнила это мгновение на всю жизнь. Запомнила, как лицо ребенка мерцало голубым светом, будто сквозь его кожу проходили лучи фонаря. Как вены на щеках, ручках и шее младенца переплетались в причудливом узоре.
Девушка подползла ближе.
Рядом с ребенком лежала его мать. Она была мертва.
Что управляет жизнью, если не случай?
Элиза наблюдала, как исходящее от крошечного существа свечение постепенно гаснет. В это мгновение перед ее мысленным взором эпизод за эпизодом пролетела вся ее жизнь: картинки того, чем она была и чем станет. Скрючившись на коленях на раскачивающейся в такт вагону соломенной куче, она почувствовала, как замедляется ее сердце. Нет, этого не может быть. Наверное, голубое сияние ей просто привиделось от усталости, страха и боли, от неизвестности впереди.
– Кто же ты, малыш? – прошептала она. – Откуда ты взялся?
Элиза не считала себя какой-то особенной, не считала себя умной. Она прекрасно знала, что ничем не выделяется, потому что ей твердили об этом с раннего детства. Если ее бессмертная душа принадлежала Иисусу, то бренная плоть могла достаться любому, кто был готов накормить ее, одеть и дать кров. Так уж устроен мир. Но сейчас, под барабанную дробь ледяных капель, когда накопившаяся усталость навалилась на нее, словно дверь, ведущая в пустоту, она прижала к себе ребенка и с удивлением ощутила ранее неизвестное ей чувство. Оно напоминало гнев и отдавало такой же дерзостью, но все же это был не он. Никогда еще в жизни она не держала на руках существа настолько беспомощного и настолько неготового к жизни в этом мире. Элиза зарыдала, грустя о себе и о ребенке, сожалея о том, чего уже не могла исправить, а потом, выплакавшись, просто села, держа младенца на руках, и стала смотреть на дождь.
Элиза Маккензи Грей. Таково было ее полное имя, которое она шепотом повторяла малышу, словно открывая ему некую тайну, но не решаясь добавить: «Маккензи, потому что так звали моего отца, доброго человека, которого Господь забрал слишком рано». Еще она не добавила: «Грей, потому что так звали того, кто взял в жены мою овдовевшую мать; высокого, как отец, и прекрасного, как дьявол, мужчину, задурившего ей голову, но быстро доказавшего, что не стоит верить его красивым речам». Всего лишь через неделю после бракосочетания его очарование развеялось в парах алкоголя и в звоне бутылок, перекатывающихся по полу их убогого жилища на севере Лестера. По утрам он взял обыкновение грубо домогаться Элизы, чего она, совсем еще девочка, не понимала, ощущая только боль
