лоб.
– Пару дней вроде была ничего, а потом опять за свое. Мне пойти с тобой?
– Нет… нет, мумани[76], хочу побыть с ней наедине.
Кабир вошел в комнату в дальней части дома – последние пять лет то была спальня его матери. Освещение здесь, как и в остальных комнатах, было плохое: пара тусклых лампочек под тяжелыми абажурами. Мама сидела в кресле с высокой спинкой и смотрела в окно. Она всегда была пухлой, но теперь совсем раздалась. Лицо обросло несколькими подбородками.
Мать все смотрела в окно на тени гуавы в конце сада. Кабир подошел и встал рядом. Она будто и вовсе не замечала его появления, но в конце концов произнесла:
– Закрой дверь, холодно.
– Я закрыл, амми-джан.
Кабир не стал говорить, что на улице жара, июль и он весь вспотел, пока ехал сюда на велосипеде.
Оба молчали. Мать забыла про него. Он положил руку ей на плечо. Она вздрогнула, потом сказала:
– Значит, сейчас вечер четверга.
Четверг на урду – «джумерат», что дословно переводится как «вечер пятницы». Именно это слово использовала его мама. Кабир вдруг вспомнил, как смеялся в детстве: если джумерат – это вечер пятницы, то как тогда называть вечер пятницы? Все эти тонкости ему ласково и с любовью объясняла мама, потому что гений-отец бороздил необозримый мысли океан[77] и на детей его не хватало. Лишь когда они выросли и научились вести содержательные беседы, он начал изредка, урывками проявлять к ним интерес.
– Да, вечер четверга.
– Как Хашим? – спросила мама (она всегда начинала разговор с этого вопроса).
– Очень хорошо. Учится прекрасно. Но ему пришлось остаться дома – сложную домашку задали.
На самом деле Хашиму очень непросто давались эти встречи. Когда Кабир заходил напомнить, что сегодня вечер четверга, он обычно придумывал какой-нибудь предлог, чтобы не навещать маму. Кабир понимал брата и иногда даже не напоминал ему о четвергах (как, например, сегодня).
– А Самия?
– Все еще учится в Англии.
– Она никогда не пишет.
– Иногда пишет, амми, но редко. Нам тоже не хватает ее писем.
Никто не смел сообщить матери, что год назад ее дочь умерла от менингита. Кабир считал, что долго поддерживать этот заговор молчания не удастся. Как бы ни помутился разум человека, рано или поздно из подслушанных обрывков чужих бесед, недомолвок и оговорок должна сложиться ясная картина. И действительно, пару месяцев назад мама случайно обронила: «А, Самия! Здесь я ее больше не увижу, разве что в другом мире». Что бы это ни значило, чуть позже она вновь справилась о ее благополучии. Порой она в считаные минуты забывала о том, что говорила.
– Как твой отец? Все еще спрашивает, равняется ли дважды два четырем? – На миг Кабиру показалось, что в ее глазах вспыхнул былой смешной и смешливый огонек, но он тотчас погас.
– Да.
– Когда я была за ним замужем…
– Вы по-прежнему женаты, амми.
У. Вордсворт. Прелюдия, или Становление сознания поэта. Перев. Т. Стамовой.
