в посольстве, мы сошлись на фоне любви к историческим ценностям. Прекрасное было время. Мы бродили по немецким деревенькам, часто посещали ярмарки и барахолки. Алевтина не хотела ничего упустить и таскала меня по неведомым маршрутам, и рассказывала, рассказывала… Когда я всерьез увлекся поиском старинных вещей, она познакомила меня с местными барахольщиками. Эти люди не считали себя ценителями прекрасного. Они скорее разыскивали сокровища по заказу. Захотел какой-нибудь зажиточный бюргер обставить свой дом, как на картинке из учебника истории, и барахольщики начинали разыскивать для него подсвечники, посуду, мебель, украшения. Что-то из найденного и выкупленного, что по какой-то причине не соответствовало запросам заказчика, после продавалось на небольших аукционах либо оседало на базарах. Эти предметы кочевали из рук в руки, и только настоящий знаток мог угадать их истинную цену. Алевтина была одним из них. То, что я покупал, изначально меня не заинтересовывало, но она всегда обращала мое внимание на самые невзрачные предметы. Стоимость их была очень низкой. Я не собирался наживаться на этом, вовсе нет. Все купленное я оставлял себе. И рваные молитвенники, и простенькие украшения. Постепенно набралась приличная коллекция.
– Алевтина Михайловна тоже приобретала что-то для себя?
– Как раз таки нет. Аля была охотницей. Как только вещь попадала ей в руки, она теряла к ней интерес. Сами понимаете, что на родину просто так я это вывезти не мог. Аля помогла мне это сделать, когда я окончательно покинул ГДР. Мы ехали на поезде вместе. Она ехала в Москву навестить родных, а после должна была вернуться обратно, в Берлин. Мы поехали в одном купе, и Алевтина оформила мою коллекцию на себя. Тут был хитрый расчет: я-то покидал страну насовсем, а Алевтина должна была вернуться. Мы надеялись на то, что переводчицу из посольства СССР не будут проверять особо тщательно. И у нас все получилось.
Два дня перед ее отъездом мы ходили, держась за руки. Понимали, что жизнь нас разводит, как мосты в Ленинграде. Аля тогда взяла с меня слово, что тот винтаж, который она помогла протащить через несколько государственных границ, я оставлю у себя в любом случае. На память о нас. Это был наш последний вечер. Она повела меня в ресторан «Прага», где мы сидели до самой ночи. Потом были Арбат, такси и Белорусский вокзал с улетающим в потолок храпом пассажиров, уставших бодрствовать в ожидании своего поезда. Тогда она ни на что не претендовала. Мы вообще тогда ни о каких ценностях не думали, потому что целое, в которое мы с Алей срослись за несколько лет, раскололось на две половинки с неровными и очень острыми краями. Все было понятно без слов.
Это был апрель одна тысяча девяностого года. Год, когда я остался один. Еще через год похоронил мать, а еще через два не стало и отца. Алевтине я несколько раз написал, но не получил ответа. Это была, знаете… такая детская попытка снова поверить в чудо. Но лишь с моей стороны.
Сколько же лет прошло?.. Я работал в бюро переводов, иногда ходил к ученикам на дом. Пытался построить отношения, но обнаружил, что лично мне быть одному намного комфортнее. Страна стремительно менялась, а я старел. Однажды понял, что на одной зарплате далеко не уеду, и вспомнил про немецкие покупки. Через
