тридцать раз отбить получилось. Потом мячик отлетел, закатился под чужой стол, они оба побежали за ним, и под столом треснулись лбами в искры. Потом мама с папой его позвали на пляж, он пошел, обернулся, девочка всё еще стояла у их стола, на него смотрела, мама сказала: «Какая красивая», – он ответил, что ее зовут Катя. «Откуда она?» – спросила мама, он ответил: «Не знаю».
На пляже он всё ждал, что Катя тоже придет, но ее так и не было. Вечером в санатории был концерт и танцы. Ради интереса решили пойти. Катя тоже пришла, но потанцевать предложить было как-то не по-мужски, то есть было еще труднее решиться, чем в теннис. Папа с мамой танцевали, он подошел к Кате, сказал: «Привет». Она улыбнулась, спросила: «Пойдем танцевать?» Он ответил, что не умеет.
Пойдем тогда к морю? – И они пошли к морю.
На площадке танцевальной музыка заиграла какой-то вальс, но они далеко уже отошли, и вальс здесь играл очень тихо, и громче вальса шуршало море.
– Тут очень много звезд, – сказала она, он посмотрел на небо, звезд и правда было столько, сколько она сказала.
Еще много стрекоз, пахло морем, Катя поймала в траве светлячка, светлячок светился у нее на ладони. Они еще побродили.
Потом на танцевальной площадке погасли огни, он проводил ее до того корпуса, где она жила. Они стояли в иголках от сосен, на иголках лежало желтое пятно от окна.
– А мы завтра утром уже уезжаем, – сказала она.
– Жалко… – ответил он, думая, что завтра снова не с кем будет играть. Не зная, что больше никогда ее не увидит.
Всякое случается, неисповедимы пути, и на этот раз вышло так, что некоего Пузикова Леонида Гавриловича, консультанта одного из салонов мобильной связи на длинной улице, существо никчемное, как и все эти консультанты, но зачем-то явленное на свет, всегда морозно-румяное, ангельски белокурое, безропотно-пучеглазое, пунктуальное, тихое до той степени, что, кажется, и нечего возразить, сократили.
Дело вышло так, как выходит оно всегда, без вмешательства высших сил, то есть обходится нашими, и его, бедолагу безропотного, сократили, потому что если уж выбирать, кого сокращать, от других из нас значительно больше толку.
Тем не менее Пузиков опять нашел себе место вдоль всё той же улицы: когда такая вот длинная улица, вдоль по ней, и с той стороны, и еще во дворах у человека гораздо больше возможностей найти себе место в жизни. Но беднягу вскоре сократили и там, и еще раз, еще, и начали уже сокращать с противоположной стороны, где нечетная нумерация.
С каждым сокращением Леонид Гаврилович как-то сокращался и сам от обиды и делался еще более и более тихим и незаметным. Бывает так, что человек буквально тает на глазах от несправедливостей и обид, и вот этот Пузиков таял тут на глазах у нас с вами, хотя в его случае, честно сознаться, и таять-то особенно было нечему.
Однако с последним сокращением, в конце длинной улицы, Пузиков не исчез окончательно, как, может быть, ожидал от этого бестолкового бедолаги читатель, но лишь пошел другой
