душистых стая. А под вечер на окне
Милый зяблик пел, порхая и подмигивая мне.
Лето… Папоротник листья распушил, в узор сложив.
Не доходят, видно, письма. Ну и ладно. Был бы жив,
Был бы здрав – уже отрада. …Ветер песню вдаль унёс,
Ночи белые над садом сеют в травы звёзды рос.
Кальвадос
Там, где закат цветком раскрылся ало,
Даря лучи изменчивой волне,
Мы будем пить кальвадос из бокалов
И говорить о мире и войне.
О славном прошлом, вырванном с корнями
(Фантомна боль оторванных корней!)
О том, что было с нами и не с нами
В безумной череде кровавых дней,
Отчаянно хватаясь друг за друга,
Хоть каждый – дальше самых дальних звёзд…
…А за окном опять всё та же вьюга —
На тысячи бескрайних русских вёрст.
Так много снега и так мало света,
Вздохнёшь – и изо рта метельный пар.
Какой кальвадос? Даже водки нету.
И я спешу поставить самовар.
Огонь и чай – щедрейшие подарки
Сегодня от неласковой судьбы.
А рядом – Триумфальной краше арки
Могучие старинные дубы.
Смотрю в окно – и словно сказку вижу,
Ожившую на этих берегах.
Она прекрасней Ниццы и Парижа —
Земля моя, уснувшая в снегах.
В такую ночь одна любовь и греет,
На вечность вновь растягивая миг.
А времена – такие ж. Не светлее,
Чем на страницах Ремарковских книг.
А прабабушка очень любила сирени
Моим родным – прабабушке Марии Григорьевне
и прадеду Андрею Алексеевичу
А прабабушка очень любила сирени —
Сад уютный, ограды чугунную вязь…
Муж носил ей охапки и клал на колени,
А она улыбалась, от счастья светясь.
В мае дом – настежь окна, разбуженный, чистый,
Пол с рассветом любовно натёрт добела.
И гуляет по горнице ветер душистый,
Занавески вздымая, как птичьи крыла.
Не осталось потомкам ни дома, ни сада,
Лишь на фото в альбоме заветный тот сад,
Где прабабушка Маша погибла в блокаду.
Прадед в страшный тот год защищал Сталинград.
В сорок пятом вернувшись, застал только остов,
В неизвестной могиле родная жена.
Стал с тех пор, словно необитаемый остров,
И геройства, и горя отведав сполна.
И лишь в мае сиреней лиловое пламя
Оживало и нимбом сияло над ним,
Словно тонкая ниточка между мирами,
Словно память о тех, кто, как прежде, любим.
Он вздыхал, усмехаясь, застенчиво-мудрый,
И шептал: «Как же долго здесь не были мы…
Обнимать бы сиреней душистые кудри
И не помнить вовек сталинградской зимы.
И не помнить вовек ленинградской зимы»…
