так, жалеет. В колонии в момент нападения насильников он горло резанул бритвой (фонтан крови). Там оказался хирург, отбывавший за операцию на сосудах (пациент умер). Но Михаила он спас. Она говорит, что надо было ей уйти от него до того, как узнала об этом инциденте в колонии, решив оберегать его от других бед. Её мнение: такого, как он, интеллигентного, неправильно отправлять в лагеря. В данное время они в разводе. Не жалеешь теперь? – спрашиваю я. Ответ: “Меня угнетает его враньё”. Он, видимо, творит противоправное? “Если вы имеете в виду уголовные дела, то он от них далёк”».
Не только комсомолка, молодогвардейка. А фраза о том, что он далёк от уголовных деяний напоминает тайную идею в деле Хамкиных: дети-внуки – мстители. С ними, не дай бог, выплывет какая-нибудь дрянь международного уровня типа погромов. Среди начальства кое-кто нацелился идти лёгким путём: отработать это дело на мелких урках типа Фили. День крика и битья, и он твой. А эти (да, с виду интеллигенты) опытные бандиты. Но мадам не верит. В квартире на подоконнике она казалась девочкой. Вблизи ещё красивей.
– Михаил Крылов отдаёт триста рублей, накопленных для ВГИКа, дабы напугать оружием какого-то маньяка. Вот бумага.
Читает…
– На показе мод подходит, на другой день караулит у Дома моды. Вполне вменяем, говорю: замужем. Так бывает на моей работе. Тема для шуток, и никаких пистолетов. А деньги… Мы не копим. Приобретаем вещи, неплохо питаемся. О ВГИКе буквально на этих днях, и это только мечты.
– Не мог купить?
– Нет.
– А марка какая?
Нелёгкое откровение:
– Наверное, тот «Вальтер» в клубе ДОСААФ. Дело давнее! – Глядит недоумённо, но прямо и не мигая. – Он боится, говоря высоким слогом, воздаяния, вот и городит ерунду.
Нет, ему не будет воздаяния, – думает Кромкин. Но другое будет. Она умалчивает, готова так до конца, до костра. Жанна.
– О двадцать шестом января… Михаил, наверное, не мог пальнуть, не имея на то причины. Или так бывало?
– Впервые. День выходной. Утром – дома, а в три они с Петром едут кататься на лыжах.
– Когда вернулись?
– В одиннадцать.
– Слалом в темноте?
– Заезд к другу Генриху.
– Лыжи прокатные?
– Нет, свои.
– И в этот день?
– Да.
– Дом друга Генриха – это крюк. С лыжами.
– Ну, да. – Глядит в бок. – Пьём чай, Пётр о Николае Кузнецове в тылу врага. Михаил нервный. «Я не трус!» – и к нам комнату. Грохот. Пётр выкрикнул: «Сволочь! Погубить нас хочешь?» Наталья Дионисовна: «Отдай немедленно и я выкину!» В дверь звонят, Пётр открывает Татьяне Ивановне: «Не ваше дело!» И велит Варе идти к мусорному баку. Нервный хохот Михаила. Я на кухне минут двадцать. Войдя в комнату, вижу: коврик у кровати немного приподнят. А под ним, там, где пуля, пятно оконной замазки.
«Сволочь, погубить нас хочешь!» Двадцать шестое января. А двадцать девятого
