style="font-size:15px;"> Доктор, навестивший папу, снял швы, и на папиной голове больше не было бинтов. Был только красный большой шрам, уходящий под ставшие совсем седыми волосы. Но доктор сказал, что это не страшно, и со временем шрам побелеет сам. Больше доктора беспокоила не голова. Он долго слушал папино дыхание, но напоследок удовлетворённо выпрямился:
– Ну, вроде дело на поправку пошло. Но ты уколы пока продолжай, я через недельку к вам загляну.
Мама тоже больше не плакала.
Целыми днями она с остервенением ткала и ткала на станке, так и простоявшем впустую всю зиму. То, что станок был перекошен, её не остановило. Принеся из сеней мужнины инструменты, она, подстукивая то там, то здесь, каким-то образом сумела выровнять сложное сооружение и теперь ткала и ткала, прерываясь только на то, чтобы подоить корову.
Мешать маме ни Густа, ни Марта не стали – ткать лучше, чем плакать. Тем более что и им было чем заняться: как ни крути, а трое младенцев в доме создали немало хлопот. Да и весна неумолимо приближалась, и нужно было готовиться к посевной.
До самой осени было некогда перевести дух. Оказалось, что без мужской силы, да без лошади ох как трудно. Приходилось звать на помощь соседей. И как же пригодилось мамино ткачество, когда нужно было расплачиваться за распаханное поле и огород. А дальше – почти не разгибаясь, то сажать, то полоть, то поливать, то жать… На трёх парах женских рук держалась в этом году семья из семи ртов. И три маленьких ротика тоже требовали своей порции еды. Папа, к счастью, начал вставать. Выходить дальше двора сил у него пока не было. Но он честно старался присматривать за малышами, пока женщины пропадали в поле.
Густа потеряла счёт дням: светает, значит надо дать грудь малышам, потом – в поле, потом – опять кормить и, быстро перекусив то, что приготовила мама, снова – в поле. Вечером она падала замертво, чтобы с утра снова запрячься в работу.
Когда была убрана последняя свёкла, оказалось, что уже осень.
– А Микели-то завтра уже, – папа, оказывается, следил за календарём. – Петуха резать будем.
Густа, с детства помнящая ритуал с петухом, вдруг ясно поняла смысл праздника – конец работы. Конец этому тяжёлому изматывающему труду, когда каждый час в поле означал, что зимой на столе будет еда. Праздник по такому случаю был очень кстати.
В доме закипела работа. Скреблось и мылось, ставилось тесто на каравай, варился сыр. Папа прогулялся до опушки, чтобы нарвать рябины. По древнему поверью именно на рябину возлагалась обязанность хранить дом от мышиной напасти. И уже с вечера папа обстучал все стены ветками. А потом, как и полагалось, был зарезан петух, испечён каравай из трёх видов муки, и мясо, и сыр… Мама, оказывается, умудрилась подготовить к празднику моточек беленой шерсти, чтобы зима была тёплой, а папа разложил по блюдечку блестящие денежки. Всё было, как в детстве. Только не хватало Кристапа. Но на большой кровати лежали и агукали сразу три малыша.
Уже вечером перед сном Густа на минуточку вышла во двор. Над домом висел молодой месяц, в
