отец.
– Он лучше всех, – отряхивая с платья крошки, убежденно повторяет Женя. – Только товарищ Сталин лучше.
Тут отец больно шлепает ее по губам.
– Ты соображаешь, что говоришь?! Сравнила. – Он оглядывается по сторонам. Он все делал с оглядкой.
Всю недолгую дорогу с Цветного на 3-ю Мещанскую он бубнит нотацию, жестко выговаривает Жене за поведение в общественном месте. Но Женя и не слушает, ее пьянит восторг от представления.
– Я бы хотела быть, как Карандаш. Что-нибудь такое придумывать, разные штуки, чтобы все смеялись…
– Вот уж не думал, – недовольно заводит отец, – что моя дочь хочет кривляться, как клоун. Какая дурацкая мечта!
– Он и не кривляется. – Женя обиженно поджимает губы.
Позже она удивлялась, ее язвительный отец, насмешник, но такой недобрый, делано восхищаясь артистами, певцами, Вертинским, Изабеллой Юрьевой, судит о них амикошонски, чуть ли не на равных. «Какие такие у него заслуги? Технарь, каких тысячи. Ведь даже в войну – не летал, был самолетной обслугой. Ухитрился отсидеться в пекле. Ну да, был ранен».
Дома Женя рассказала бабушке про поход в цирк:
– Я сказала, какой замечательный Карандаш, а он меня ударил по губам, больно.
– Почему же он тебя ударил? – Бабушка темнеет лицом.
– Я сказала – лучше Карандаша только товарищ Сталин.
Надежда Николаевна улыбается, вздыхает. Прижимает Женину голову к своей груди.
– Ну ладно, успокойся. – И, затянувшись папиросой, говорит: – Кроме бабушки, у тебя никого нет.
– А тети?
– Еще тети, – добавляет неохотно.
Тамара устроилась лаборанткой, и теперь Женя частенько оставалась одна. Бывало, она восхищенно рассматривала бабушкины незаконченные вышивки, ришелье на скатерке и салфетках; сама она не умела управляться с иголкой, с ниткой, даже не могла зашить засаленного тряпичного лягушонка, получались грубые, черные стежки.
На нее смотрел глупыми глазенками приблудившийся котенок, забредший в их даже летом холодный коридор. Он царапался, не позволял себя погладить. На стене, на блеклых обоях, висел портрет деда с молодой бородкой, доброго, хорошего, по словам бабушки, но такого далекого в своей белой рубашке.
Наверно, и вправду хорошо бывает только в сказках, там все теплое, близкое. Можно потрогать. А если все это придумать, сделать самой, надо попробовать, не бояться. Ее словно обступил неведомый веселый мир пестрых итальянских масок и фарфоровых, будто посыпанных сахарной пудрой, японских.
Она взяла в руки обструганное легкое, белое полено, ласково его погладила. Она сделает лобик, вырежет острый нос, как у ее папы. Сделает себе деревянного друга, Буратино. Это совсем нетрудно. Она сумеет. Женя взяла топорик, хотела сделать первый надрез и вскрикнула – кровь густой струйкой полилась из руки, чуть пониже указательного пальца. Вывалились
