еспризорные, это раскиданное гнездо, погибшая молодость и оскорбленная старость…
Проза
Михаил Гладков
Мои дороги
Рассказы послевоенного подростка
(редактор: Ирина Никифорова)
Неповторимое чувство испытываешь, открывая рукопись – новое, никогда ещё не представляемое читателям свидетельство великой войны, закончившейся семь десятилетий назад. Автор – друг моего отца, интересный и творческий человек, послевоенный подросток, на удивление живо, ярко, передаёт события войны и послевоенных лет. Многие, кому посчастливилось познакомиться с его рассказами, отмечают, что они надолго запоминаются, заставляют задумываться и переосмысливать произошедшее, отражают дух времени.
Дыхание войны
Неизвестной женщине, с бесконечной благодарностью от спасённой семьи, посвящаю.
В ту ночь я проснулся от шума. Мама собирала в рюкзак продукты, старшие дети хныкали. Отец вдруг вынул меня из кровати, прижал к себе, стал целовать. Я притворился спящим, потому что затаил обиду на него – вчера не взял меня с собой военкомат, не покатал на телеге. Потом отец наклонился над колыбелькой маленького Саши, поцеловал и его, и медленно отступая назад, вышел. Все пошли его провожать. Я сполз с кровати, выглянул во двор. Было не понятно, почему рыдает мама, плачут потихонечку мои старшие сёстры и даже брат.
Подумаешь, на войну. Ну и что? До вечера повоюет и опять приедет. Тоже, как вырасту, отправлюсь воевать, и покатаюсь, сколько захочу. В это время плач усилился, и я услышал, как тарахтит подвода. Это был июнь 41-го…
Вскоре наступили тягостные времена. Управившись утром по хозяйству, мама шла работать на молочную ферму. Хотя – какая работа, когда находишься в оккупации под немцами? Коровник стоял полупустой. Почти половину стада забрали фашисты – кормить свою армию. Ходили слухи, что и остальных коров скоро отберут. У людей было тяжёлое настроение: столько лет трудились, добивались высоких удоев, радовались, что богатеет страна, а теперь пришли фашисты и всё разорили. Работать никто не хотел. Но – надо. Невыход расценивался как саботаж, а за это, как за умышленное вредительство немецкой армии – расстрел. И люди шли на ферму как непроснувшиеся от зимней спячки муравьи, бесцельно бродили, иногда останавливаясь в задумчивости. Многие сидели поодиночке или группами, вспоминая свои проблемы. У нашей мамы проблем хоть отбавляй – осталась одна с пятью детьми. Вот и крутись. Как выжить? Одному Богу известно. А как же нам узнать у него? Коров скоро последних заберут и съедят. Поговаривают, будут гонять на принудительные работы. И что за работы? Ну ничего, поживём – увидим. Кате скоро тринадцать – уже помощница. А там и Коля подрастёт – как-то перебьёмся. Хорошо старшие дети смотрят за младшими и помогают друг другу.
Весеннее утро предвещало день тёплый и солнечный. Но из села доносились звуки какой-то возни и короткие выкрики. Чувство самосохранения заставляло настораживаться, хоть за время оккупации привыкли ко многому. И вдруг к нашему двору подошла группа немцев. Мы выскочили из хаты в ожидании беды. Просто так немцы не приходят. Однажды, потехи ради, расстреляли наших кур. Со смехом и азартом они вели огонь по несушкам, которые в ужасе метались по двору. Оставленный напоследок петушок тоже метался, глядя, как падают и корчатся в предсмертной агонии его подружки. Взлетел было на забор, отчаянно закукарекал, но был застрелен.
«Мамка, гроссен уни кляймен киндер шнель!» – сказал немецкий офицер. Мать всем своим видом показала, что не понимает и не желает понимать. Она продолжала молча стоять, лишь разметала руки, словно наседка, заслоняющая крыльями своих цыплят. Тогда офицер махнул солдатам – один побежал в хату, другой полез на чердак. Потом подошли к нам, и подталкивая автоматами, стали теснить со двора. Пришлось подчиниться.
Оказавшись на центральной площади, мы увидели, что со всех улиц сюда гонят наших односельчан. Какой-то немощный и высохший старик в нижнем белье с трудом передвигал ноги, и фашисты периодически подгоняли его ударами прикладов. Дед чуть не падал, но всякий раз сохранял равновесие, удерживался, и шёл за своей семьёй. А когда опять начинал отставать, всё повторялось.
Мать замедлила шаги. Её относительное спокойствие пропало. Она осознала, что дальше будет, и теперь суетилась, обнимая, то каждого из нас, то всех сразу. Её тревога передалась и нам. Сёстры начали всхлипывать. Я совсем ничего не понимал, но тоже был напуган.
Пригнали на окраину, к огромному совхозному амбару. Теперь его со всех сторон окружали немцы. Они были веселы и оживлённо болтали.
