изумительной, мягкой, как масло, и роскошной, как солнечные лучи сквозь летнюю листву. Шилась она легче легкого – низ обработать, да на плечах присборить, – и украшений не надо. Чувствовала я себя в нем совсем как раньше, на первом моем домашнем балу – даже лучше, чем раньше! – потому что все это было только мое. Я сама справилась со всем: с неприятием чужачки, получившей стипендию в обход настоящих северян, со снисходительным презрением к иллюзору и слабосилку, с программой, здорово отличающейся от столичной, особенно по части специфической, чисто северной магии. Когда справилась с магией, стало полегче: слабосилком я быть не перестала, но во мне хотя бы признали северную кровь, а дальше я два года выезжала на безумных сочетаниях северных и южных приемов, и отточенной в столичной Академии теории. Еще я знала, что теперь я магистр, а значит, никто не сможет меня ни к чему принудить помимо моей воли, даже власть главы рода надо мной теперь весьма условная. Особенно если в доме не показываться, но зачем бы мне? Вся жизнь передо мной, все дороги, все возможности, и Ярвуд с потока боевиков, воздушный маг (дипломированный уже!), пригласил меня на этот бал, и…
На сцену парадного зала поднялся бледный, как свежеоштукатуренная стена, ректор и сказал, что алеманцы перешли границу. Что от наших полков на передовой ничего не осталось. Что их авангард уже на подступах к городу.
– Так что, Тристан, в последних днях травокоса пятьдесят третьего года я не только никак не могла узнать о вашей беде, но мне еще и хватало собственных. Радоваться вашим не было ни причины, ни желания, ни возможности, – язвительно процедила я. – Я и вовсе тогда думала не о вас!
Только вернувшись в столицу, я узнала о его беде и… уже не смогла опечалиться. Слишком много всего произошло с тех пор, и продолжало происходить: и все три года войны, и после, а когда жизнь хоть как-то устоялась и успокоилась, выражать соболезнования было уже по меньшей мере глупо, а то и оскорбительно. Впрочем, что это я? Они вот даже не знали, где я во время войны была!
– И… как же ты? – на лицо брата можно было смотреть как в калейдоскоп в нетерпеливых детских руках. Одно выражение сменяло другое с такой стремительностью, что и не разберешь: смятение, и злость, и, кажется, вина, и раздражение, и стыд, и вроде бы пренебрежение, и снова злость…
– Как? Плакала каждую ночь: все надеялась, что придет мой сильный, смелый и влиятельный старший брат, и вытащит меня оттуда! К шагам прислушивалась – не идет ли…
Тристан… покраснел. Совсем чуть-чуть, кончики ушей вспыхнули, но было, было…
Да, я злая, циничная и как почувствовала слабое место – так сразу и ударила, и пусть лежачих не бьют, зато их… добивают. А то ведь встанут потом – пожалеешь.
Я ведь и не вру. Почти. Я действительно очень ждала Тристана – в первый год в Северной Академии. Мечтала о том, как он приедет, как скажет, что все понял, и больше никогда-никогда не станет меня принуждать, и я смогу вернуться домой. А Марита, вот эта самая Марита клянется если не заменить мне мать, то стать старшей сестрой…
