носа танка выхлестнул яркий сноп пламени – сработал очередной подарок сержанта-сапера, вовремя сработал, Куликов ощутил, как от благодарности к сержанту, от того, что тот так ловко прикрыл его, остановил атакующего фрица, в виски даже наползло тепло.
– Спасибо тебе, сержант, спасибо, друг, – проговорил Куликов.
Впрочем, самого себя он не слышал.
Взрыву мины танк не смог противостоять, он вроде бы даже мягким сделался, как показалось пулеметчику, броня из прочного, твердого материала, из стали высшего сорта обратилась в вареный мокрый картон, ударом кулака в ней можно было сделать дырку.
Танк приподнялся всей своей немалой тяжестью, внутри что-то громыхнуло, взвизгнуло, следом раздался еще один взрыв – скорее всего, рванул снаряд, заранее подготовленный к подаче в ствол, хобот пушки безвольно сполз вниз и воткнулся в землю широким, похожим на большую консервную банку пламегасителем.
А может, это и не пламегаситель был, а глушитель, либо колпак для точного наведения снаряда на цель или что-нибудь еще, этого Куликов не знал.
От танка отделилась рыжая простынь, хлопая краями, гудя, стремительно понеслась на пулеметный окоп, но, хотя ее и подбивал попутный ветер, тащил на своей спине, долго не продержалась, сморщилась и, потемнев устало, угасла. До пулеметчиков доплыл только резкий, с примесью угарной химической вони запах. Куликов выглянул из-за пулеметного щитка.
Танк горел, но Куликов уже не обращал на него внимания, главными уже были автоматчики, а не танк, – очень важно было не подпустить их к окопам.
– Коля, как ты? – не поворачивая головы, выкрикнул Куликов. – Цел?
– Вроде бы цел, – подрагивающим, словно бы опаленным огнем голосом отозвался второй номер.
– Так нам с тобою, Коля, даже пообедать не дадут.
– Ничего, мы свое все равно возьмем, – Коля попробовал повысить голос, но что-то в нем осеклось, совсем не то, что было день назад, противная дрожь появилась. С этим надо было бороться.
Черный, наполненный ошмотьями жирного пепла дым полз в сторону пулеметного гнезда, быстро накрыл и расчет «максима», и бойцов с противотанковыми ружьями, и грязную, сочившуюся промозглыми насморочными ручейками линию окопов, в которой находилась рота Бекетова.
– Тьфу, пепел в рот залез, – Куликов брезгливо отплюнулся, – ну словно бы кусок собачьего дерьма на языке очутился, Гитлером пахнет… Весь аппетит из-за этой вони пропадет.
Ругался Куликов, как обычный колхозник, и напарник его ругался точно так же, без вымысла и вывертов, которыми иногда блистали мастера этого дела, – а мастера изобретательной ругани тоже служили в доблестной Красной армии, их призывали, как и всех остальных, вместе с рабочим классом, вместе с уголовниками и даже вместе с теми, кто находился на севере в исправительных лагерях, – различия, как казалось Куликову, не было.
Пулеметчик продолжал пристально вглядываться в начавшую вновь сгущаться стенку тумана, смаргивал с глаз прилипшие соринки, пшено,
