своим животным чутьем, большое бедствие. Овцы не стремились на вершину, им всегда было уютнее у подножия.
Митридату казалось, что небо опустилось – слишком низко висели тучи. Горный стервятник вил у морщинистой скалы, где стояла одинокая унылая хижина. Из нее доносился плач Спако.
По извилистой тропинке он поднялся наверх, заметив, что сучка ощенилась. Ее нужно было покормить, чтобы она набралась сил после родов. И следует отгонять других псов от миски. Щенки вышли славные. Будничные мысли возникали сами по себе, словно ничего не произошло и перед ним не провели черту, за которой у человека уже нет выбора…
Перед тем, как войти в жилище, пастух поставил корзину с младенцем под куст терновника. Подальше от пекла. Малыш был спокоен, не осознавая, какой злой рок над ним навис, и что уготовили его новорожденной и чистой как пух неоперившегося птенца судьбе не боги, а взрослые люди, коим должно защищать, а не убивать жизнь. У Митридата пересохло в горле. Если бы было возможно отдать свою жизнь взамен… Но худшее ожидало пастуха спустя мгновение.
То, что Митридат увидел, могло ввергнуть мужчину, даже такого сильного духом, в уныние.
Его Спако, окровавленная и обессиленная, лежала на их неказистом ложе, накрытом овчиной шкурой, и обнимала руками мертворожденное дитя. Их мальчика. О нем они мечтали, о нем говорили, его ждали. О, всемогущие боги! За что вы ниспосылаете на людей столь тяжкие испытания? И разве могут вынести люди такое бремя и воспрять, пережив такое?
«Все же было хорошо, она носила его без видимых осложнений. Ни разу не жаловалась…» – подумал с горечью Митридат и разжал руки своей жены, чтобы извлечь мертвого малыша. Надо было взять себя в руки. Ради нее. Спако нужна была поддержка, а не растерянность. И Митридат собрал остатки воли и мужского начала в кулак. С трудом, но у него получилось.
Спако закричала.
– Отдай!
Но Митридат сделал еще одно усилие, и она разжала пальцы.
Он вышел из хижины, бережно, словно еще живого, держа бездыханного сына. Руки действовали словно собачьи лапы, инстинктивно замуровывающие нечистоты в песке. Мысли не путались, потому что их будто не было вовсе, и он исполнял чей-то сверхъестественный план. Сам не понимая его логику и цель, он превратился в орудие чужой воли.
На самом деле призрачный план все-таки был. Он хотел сейчас только одного – чтобы Спако успокоилась. Чтобы его любимая не тронулась умом, или еще того хуже, не наложила на себя руки.
…Вдруг Спако услышала плачь. До нее донесся плач мальчика. Она хотела встать, но силы оставили ее. Она пребывала в смутном сознании, когда муж спустя мгновение вошел в их убогое жилище , держа на руках здоровое дитя!
– Митридат! Это…
– Это наш сын, Спако, наш сын. Он жив.
Он протянул ей младенца, и она заплакала от счастья, не спрашивая ничего, ведь ее добрый муж в ее глазах всегда казался кудесником и чародеем. Его не сделал грубым ни тяжкий труд, ни плен, ни скудность пропитания. В его мозолистых руках она всегда
