положение рук могло компенсировать тот факт, что на мне не было ничего, кроме гостиничного полотенца, и что содержание алкоголя в крови значительно превышало порог в пять десятых промилле. Я припарковалась на той же стороне улицы, где стоял дом, но в нескольких ярдах от него. Достаточно близко, чтобы видеть, но не быть замеченной. Сам дом представлял собой квадратное серое строение, построенное в американском стиле Foursquare. Он возвышался на три этажа над Саммит-авеню, и почти из всех окон, выходящих на восточную сторону, открывался потрясающий вид на озеро Верхнее. Там было розовое окно, пробитое через фасад и, несомненно, сделанное уже после оригинального проекта, оно придавало дому некоторый шарм. С шатровой крышей и выступающими мансардными окнами он выглядел дорого, несмотря на всю его простоту.
Это дом, в котором я выросла. Дом, в который отец привез нас после того, как мы с бабушкой приехали в Тандер-Бей. Как ни странно, он единственный, в котором я когда-либо жила, и в нем я оказалась совсем чужой.
О, а внутри была его жена.
Помню, тогда на крыльце горел свет. Помню, как отец взбежал по ступенькам, чтобы освободить для нас путь.
Внутри были панели из темного дерева и тяжелая мебель, которая несильно отличалась от той, что стояла в школе, из которой я только что вернулась. Но в доме не было ни женской вышивки, ни салфеток, ни растений, которые урсулинки расставляли, чтобы оживить разрушающееся каменное аббатство.
Слева и справа от фойе располагались комнаты, а прямо по центру оказалась широкая лестница. У основания стояли дедушкины часы. Я подошла к ним, загипнотизированная покачиванием массивного латунного маятника. Протянула руку и положила грязную пятерню на стекло, защищавшее вечный ход часов.
Вот тогда-то я и услышала звук над собой. Порыв ветра или резкий вдох. Я отдернула руку, готовясь к тому, что бабушка дернет меня за ухо. Но она даже не смотрела на меня. Она смотрела на кого-то на лестнице. Я тоже подняла глаза.
Там стояла Мадонна из рождественских яслей, которые сестры установили в аббатстве на прошлое Рождество. У нее были такие же светлые волосы, зачесанные назад, открывающие лицо классических пропорций. Голубые глаза, густые брови и полные губы, до неприличия красивой формы. Но вместо развевающихся одежд и мантии эта Мадонна была одета в шерстяную юбку и свитер бежевого цвета с крошечным жемчугом, нашитым вдоль выреза. Но это была не десятидюймовая статуэтка, а настоящая живая женщина.
Я уставилась на нее. Она уставилась на меня в ответ. Но смотрела совсем не так, как я привыкла. Ее взгляд заставил меня занервничать. Она сделала шаг вниз, нога тяжело стукнула. Отец тоже двинулся вперед, и на секунду мне показалось, что он бросится к ней, чтобы поймать. Но она не двинулась с места, крепко вцепившись в перила.
– Джулия, – начал он и жестом указал на меня, съежившуюся в тени дедушкиных часов. – Это моя дочь.
Так он и сказал. Уверена, так и сказал.
Zia Стелла часто говорила о привычке иммигрантов трудиться и не поддаваться сентиментальности, и, кажется, она была права, так что несмотря на то, сколько
