подручные метит.
Прошло без малого одиннадцать зим с той поры, а сердце так и ноет, как увидит он дочь свою. И та эта Ольга, что была, а присмотрится – и не та совсем. И не потому, что стоит она теперь среди именитых семей владимирских со своими чадами, – нет в ней прежнего света, что так радовал боярина Петра. Мрачная баба и только.
Помнил Петр тот день, когда объявил он дочери, что выдает ее за Тимофея. Век будет помнить, не забудет. Заунывный голос певчих навевал на него воспоминания.
Петр еще раз оглядел дочь. Ольга же недоумевала, почто ее отец в послеобеденное время выкрикнул, когда время сна подоспело.
Помолчав, Петр начал говорить:
– Вот што, доченька. Минуло тебе уже семнадцать зим. С уговором ко мне пришли. Хотят люди именитые тебя сватать. За человека видного, небедного. Да ты его знаешь. Сын то боярина Степана – Тимофей.
Померк свет в Ольгиных очах. Как ни скрывай, а от людей все грехи не скроешь. Бросилась она к отцу в ноги:
– Чем же я провинилась пред тобою, батюшка?
– Полно, полно. Ни в чем ты предо мной не виновата.
– Пошто же губишь меня? Али не ведаешь ты, каков он?
Поднял Петр дочь свою с колен, обнял.
– Все я ведаю, Оленька, но иначе не сладится. Одно хочу, чтоб знала ты. Не отдал бы я тебя за него никогда, коли бы братья твои на тебя были похожи. Да где им. Грамоту и ту который год осилить не могут. Не дал им Бог столько разума. Да и вои будут не первые. Опасаюсь я. Не защитят они свой род, как меня не станет. Потому, пока я в силе, иди за Тимофея смело. Обидеть тебя он не посмеет. Роди чад своих, а там и они тебе опорой станут. Об этом помни. А вотчины наши пооскуднели крепко. Ждать более нельзя. Я тебя не торопил, а годы-то уходят.
Долго стояли они тогда обнявшись. Долго утешал дочь боярин. И смирилась она.
Петр украдкой взглянул на дочь, стоявшую теперь вдалеке от него. Опять заныло сердце. Ох и приложил бы он зятька, ничего бы не убоялся. Одно только дочерино слово – и приложил бы. А за что? Ох и знал боярин за что, ох и знал.
Взор его остановился на старшем внуке. «Одна отрада: пошел сын в мать, не оставил Бог молитвы». И он истово перекрестился вслед за всеми.
Служба подошла к концу. Народ расступился, пропуская князя со свитой. Акинфий не спешил подойти. Стоял в стороне. Князь сам отыскал его. Дал знак.
«Этот не Тимоха – наперед всех лезть не будет, – подумал он одобрительно. – Одна печаль – стар уже, хотя промашки еще не давал».
Из церкви они вышли вместе. Немного отъехав, Юрий спросил:
– Што послы?
Акинфий, ждавший разговора, тихо проронил:
– Темный народ… Всем им одного надобно.
Что им надо, князь понимал не хуже Акинфия. Лишь недавно он повелел отправить четырех латинян прочь из княжества, когда те под видом путников стали проповедовать римскую веру. Всеми правдами и неправдами Римская церковь стремилась расширить свои притязания
